Рекомендательное право и законность демонического призыва

Характерным признаком корпоративного мировоззрения является, как было отмечено в прошлой записи (см. Затягивание поясов), стремление к формированию и расширению области действия собственного правового поля, которое должно было бы превалировать над общегражданским, а в перспективе перевести любую правовую коммуникацию в пространство корпорации, тем самым устанавливающей рамки выгодной "игры на своем поле".


В этом ракурсе корпоративная стратегия соответствует схеме "десятого лишнего".

Социальная сегрегация, вплотную смыкающаяся с контринициатическим апартеидом, заложена в неравенство между индивидуумом и корпорацией. Если две корпорации, разыгрывая медийные патентные тяжбы, пребывают в равных условиях, то стоящий вне корпорации либо на низшей ступени ее иерархии человек уподобляется комару, который хотел бы присосаться к танковой броне.

Такая социальная сегрегация в странах Запада является неофициально признанной нормой. В узких рамках гарантируемые отдельному индивиду базовые гражданские права, как правило, предлагают основу для эффективной коллективизации. Индивидуация и коллективизация составляют два уровня декораций общества спектакля.

Культ индивидуализма в сочетании с ограниченной дееспособностью отдельного члена общества способствует сплочению контринициатических союзов. Начиная с эпохи европейского Средневековья, традиционный инициатический союз окончательно подменяется моделью "мафиозной организации", в которой сохраняются лишь самые очевидные структурные рудименты архаичного союза, который, в свою очередь, имеет трайбалистские корни: инициатическим союзом по большому счету является весь народ, сосуществующий на своей земле в тесном контакте с духами Предка. Именно на основе "наследования" формальных признаков подобного всенародного союза формируется государство, в котором сочетается имитация мирской и духовной властей*, каждая из которых тендирует к корпорализации, то есть к распространению своего права на все области жизни.

*Понятие "мирской и духовной властей", имитация которых набирает оборот после падения Меровингов, является современным изобретением, которое было достаточно далеко от реальности античного мира. Обретающие особую популярность с эпохи Возрождения апелляции к соответствующим элементам политической системы древнего Рима, большей частью предполагают некритичное восприятие отдельных деталей, изобилием которых вытесняется реальная оценка целой картины, которая указывает, прежде всего, на то, что даже в этом девиантном и почти современном политическом устройстве все еще не могло существовать параллельных, в обход иерархии, "властей".

Развитие мафиозных структур, имитирующих ложно понятую кастовую сегрегацию, влечет за собой формирование трех корпоративных правовых пространств: светского, церковного и торгового, соревнование за широту влияния среди которых продолжается по сей день. Так называемый простой человек, фактически вытесненный из трех правовых полей в категорию бесправного шудры, испытывает на себе воздействие интеграционных сил, что в конечном счете выливается в типичную для западной Европы "страсть к объединениям", к числу которых принадлежат не только сообщества окружных кролиководов, трубочистов, авиамоделистов и маляров-любителей, но и пресловутые политические партии. Эти объединения, как и сама система правового регулирования всех сфер жизни, не являются абстрактным конструктом или "инициативой сверху", но представляют собой выработанную в ходе тысячелетий угнетения и страданий стратегию выживания.

Иллюзия права, сформировавшаяся, как указано выше, в культуре западной Европы (и в рамках этой культуры могущая быть резонной), столь же далека от универсальности, как и концепция частной собственности, под которой скрывается примат агрессивной и безответственной монетизации. Как монетизация, так и "обладание правом" представляют собой относительные, обусловленные ситуацией и почти абстрактные концепции. "Иметь право" не означает иметь что-то, позиционирующееся как объект этого "права". Однако и оптативная ценность "объекта права" может быть поставлена под сомнение как то, что остается вечной абстракцией - отчужденным от актуальности обещанием, возможность принять которое имеет рекомендательный характер не потому, что от него можно освободиться, не приняв, а потому, что "право" как таковое не может иметь не рекомендательного характера. В самой концепции "права" заложен конфликт (и заложен преднамеренно).

Чтобы убедиться в уникальности западноевропейского опыта, достаточно один раз посмотреть на карту Евразии и попытаться увидеть на ней место западной Европы. На территории древней Руси и Сибири плотность населения по сей день остается весьма низкой и о некоем подобии имитации "европейских реалий" можно вести речь лишь в случае крупных мегаполисов, сформировавшихся в XIX-XX вв. н. э. Это позволяет говорить о резком противоречии между постулируемыми общественно-политическими концепциями и той реальностью, от которой долго и безуспешно пытались отгородиться ложные культуртрегеры православия, царизма и сталинского ревизионизма. Факт состоит в том, что обширность российских пространств как нельзя лучше соответствует условиям трайбалистской парадигмы, подразумевающей низкую плотность населения и возможность несоприкосновения отдельных племен, что естественным образом приводит к невозможности гражданской грызни.

Парадоксальность российской ситуации уже достаточно давно замыкается на одном ключевом звене, а именно, на безапелляционной культурной и политической диктатуре ложного центра - его можно было бы упрощенно понять и как "столицу" (Москву или Ленинград), однако, справедливее всего было бы считать его распределенным и собранным под видом "городской культуры", порождающей все виды девиаций - начиная с православно-кремлевской хунты и фэнтезийных антинародных мечтаний о выживании, заканчивая самим городским населением. Нельзя исключать того, что печально известная "гражданская война" начала XX в., если она и могла иметь под собой некоторые исторические факты, целиком принадлежала пространству мегаполиса и не выходила за городские ворота на широкий простор. Как бы то ни было, каждый истинно русский, то есть убежденный трайбалист, должен признать, что братоубийственная бойня не является путем исхода и метафизического прорыва, по крайней мере, не самым эффективным из таких путей. Самым эффективным, по мнению экспертов, является смерть от поцелуя колыбельных демониц.

И если натуральной реакцией на братоубийственные войны становится европейское право, то демонический призыв формирует пространство законности по ту сторону преодолеваемого порога - в пустыне, населенной демонами нави. Закон нездешней пустыни оглашается языками водопадов бездны и дистанция между необходимостью знания этого закона и изучением норм сиюминутного права столь же бездонна, как пороговое помрачение. Нет ничего важнее и ценнее буквы закона мертвых, ибо на земле демонопоклонник делает подчас болезненный и складывающийся в иллюзию нескончаемости шаг, но путь его утлой души холоден, непрозреваем - погоняемый стрекалом духов, он тлеет искрою, вылетевшей из примордиальной печи, и мерцает гаснущим украшением в нефритовых когтях сумерек великой космической ночи.