Государство и крепостничество

Нельзя не обратить внимание на некоторое удвоение термина в понятии "полицейского государства". Как принято в индоевропейских языках, усиление обозначается удвоением слова, напр. "красный-красный" в значении "очень красный", причем последнее означает буквально "настолько красный, что это очень трудно не заметить", в то время как дупликация характеризует независимую от наблюдателя интенсивность характеристики наблюдаемого.

Итак, "полицейское государство" это ничто иное как "государство-государство", если допускать, что "государство" означает именно то "государство", которое понимается как таковое в большинстве современных индоевропейских языков, преимущественно западно-европейских, в которых понятие "государство" совершенно определенно коррелирует с понятием "полиса", то есть "города" и "крепости", в связи с чем по-русски государство должно было называться "крепостничеством", чего, однако, не происходит. Если рассмотреть понятие полицейского государства в другом языке, например в немецком (Polizeistaat), то имеет место истинная дупликация. Наше "государство" возводится к слову "государь", означающему "тот, кто в избытке владеет и дарует скот" или буквально "коров-хорошо-дающий". В противность этому архаичному понятию государства, "гражданин" полностью соответствует современным аналогам, из чего следует, что наш "гражданин" является на самом деле гражданином не государства, а крепостничества, а "государство" не является субъектом его гражданства, представляя собой непонятное, анахроническое и отделенное от современного мира системное образование, к которому в самом деле не имеют отношения не только рядовые граждане, но и все так называемые властные структуры, возникающие на базисе граждан.

Таким образом, "полицейское государство" в русской социокультурной языковой среде репрезентирует отнюдь не усиление понятия "полис", а нечто совсем другое: попытку подмены полисом неизвестного государства, имитацию его причастности к нему.

В санскрите, который фиксирует относительно древнее (не путать с архаическим) состояние дел, имевшее место в период индийского средневековья (около первого тысячелетия до н. э.), не существует ни понятия "государства", основанного на "городе" (полисе), ни "гражданства", основанного на "крепости" (полисе). "Государство", как уже можно догадаться на примере русского языка, должно было бы означать некую объектность "государя", однако в действительности дело обстоит несколько сложнее. Само понятие государства как полицейской системы, столь привычное и разумеющееся в наши дни, отсутствует во всех традиционных культурах, включая ту, существование которой описывает санскрит. Современное государство представляет собой конструкт, абстрактную модель города, далекую от города в традиционном его понимании, ничего подобного не существовало до нашествия иудеохристианских варваров, нашествия, которое выражалось в том числе как разлагающее влияние, подточившее западную цивилизацию и подготовившее почву для крупномасштабной инвазии семитских конфессий и обычаев, впрочем, правильнее будет говорить об арабо-еврейских девиациях семитской традиции, в которой, конечно-же, как и во всякой национальной Традиции, не могло быть места секулярному государству-конструкту и прочим нетрадиционным сеуевериям.

То, что существовало еще в первом тысячелетии до н. э., было кратией, которая в любых ее частных случаях является теократией, но никаким образом не было "государством-полисом". История учит, что Теократия является системой, возникающей по мере деградации архаических национальных доменов, олицетворяющих торжество Национал-Суккубизма.