Красота и нагота

Концепция наготы в современной, то есть относящейся к последним трем тысячам лет, западной культуре в достаточной мере близка к общей социокультурной парадигме, в рамках которой частные и изначально далекие от универсальности представления систематически тендируют к трансформации в компоненты морально-этического кодекса.


Так, например, происходило с лошадьми, становившимися знаковым элементом, сообразующимся с определением уровня достатка и положения в социальной иерархии. Рыцарь автоматически повышался в ранге и выделялся из среды пеших воинов не засчет своих виртуальных "рыцарских достоинств", известных из романтической литературы, но в виду наличия лошади, которая остается знаковой и по сей день. Символическая лошадь, пребывающая в особом вневременном континууме, прошла по ту сторону исторических периодов и избежала переоценки. Сегодня, как и вчера и тысячу лет тому назад, владение лошадьми - хобби достаточно затратное и требующее высокой квалификации. Изменились лишь обстоятельства, но как тысячу лет тому назад лошадь была не по-карману обычному человеку, так и теперь - чем бы современный человек это не объяснял, например, развитием автомобильной отрасли и снижением числа конных заводов. Отметим, однако, что так было не всегда. В мире раннего ведического периода владение одной лошадью еще не означало богатства. Требовался, как минимум, табун. При этом одна лошадь, переведенная в современные единицы богатства, была несравнимо ценнее, чем десяток нынешних роскошных автомобилей и сельхозмашин. Образно говоря, с лошадью тех дней мог бы сравниться разве что современный высокотехнологичный боевой вертолет.

Что именно лежало под особым отношением к лошади, вполне понятно: в первую очередь, то, что лошадь была культурообразующим символом, самым непосредственным образом связанным с формированием народа и претворением воли родо-племенного Предка; во вторую очередь, это были соображения скорости и удобства перемещения в мирное время и неоспоримое преимущество мобильной конницы в военном сражении.

Теперь посмотрим, какие социо-экономические и антропологические моменты могли обусловить формирование пейоратива наготы, на почве которой постепенно развились представления о совершенно неприемлемом "сраме" с одной стороны - и о романтической красоте обнаженного тела с другой. Романтизация красоты тела, впрочем, принадлежит несколько к иной области, а именно, к методическому извращению базовых движущих мотивов, инстинктов, в том числе продолжения рода, и основанных на этом компонентов гендерной логики.

"Красота тела", являющаяся далеким отзвуком художественного видения иницианта, подводимого к чертогам богатства, и создаваемый в ее контексте фэнтезийный идеал все более контрастирует с доступным человеку опытом тела, что поневоле приводит к справедливому подозрению о пороке развития, который должен быть скрыт. С одной стороны существует "красота тела", с другой - жестокая реальность втиснутых в плоть и кость некрасовских маток, оползающих и разъезжающихся едва-ли не одновременно с достижением "совершеннолетия". Человек находится по эту сторону баррикады, с которой взирают на него "красоты тела". Он и его кольчуга наделены глубинным, иногда трудно уловимым пороком черт, а во всякой части присутствует пугающее уродство.

Наиболее естественным является негативное отношение к наготе, обусловленное сезонными условиями средней, приполярной и заполярной климатических полос. Холод не может причинить вреда здоровой особи, это не вопрос. Но сложилось так, что отсутствие обстоятельного и адекватного сезонного наряда стало напрямую указывать на уровень достатка. В условиях современного мегаполиса западного типа это не столь очевидно, но в сельских регионах связь достатка и правильной сезонной одежды все еще остается не изжитой. Проблема демонстрации достатка разделяет пальму первенства с проблематикой заболеваний, причиняемых переохлаждением.

Мы полагаем, что как здравоохранительные, так и связанные с символизмом достатка соображения сформировались в достаточно поздние эпохи, то есть являются новыми. Основой для осторожного отношения к наготе послужили хорошо известные архаическому человеку сведения о поведенческой логике демонов, появлявшихся за околицей, то есть в окружавшем деревню чужом мире. Не будем огульно поддерживать мнение о том, что нашлось бы много существ, которых привлекала бы человеческая нагота как таковая, но в определенных ситуациях отсутствие одежды могло восприниматься, например, Русалкой, Полудницей или Хладеницей как указание на жертвенность. Иными словами, нагота становилась предосудительной именно как "нагота всуе" или "непреднамеренная, случайная нагота", а не как нечто самодостаточное. Самым опасным типом наготы является невольная нагота спящего.

Аналогичным образом обстояло дело и в регионах с жарким климатом, где, казалось бы, круглый год можно ходить без одежды. Изначально, впрочем, так и было - люди ходили "без одежды", если под одеждой понимать то, что мы сегодня на себя надеваем. Однако, на деле нагота "диких людей" не была - и не является по сей день - наготой в прямом смысле. Дело в том, что, с точки зрения невовлеченного в нашу человеческую культуру наблюдателя, тело и платье, одетое поверх него, ничем не отличаются - они в равной мере представляют собой внешнее облачение. Для подчеркивания отсутствия наготы, точнее, для того, чтобы четко отделить случайные и неслучайные ее модусы, достаточно должным образом нанести на тело узор или втереть ароматическое масло.

Надо полагать, что формирование девиантного понимания наготы и одежды было привнесено в околоэкваториальные области печально известными индоевропейцами - редкими генетическими мутантами европоидного типа. Сейчас не столь важно, какие фиктивные мотивы сокрытия наготы вменялись завоеванным народам, это могли быть, например, соображения гигиены и "защиты от песчаных бурь" (либо просто указ, не требующий понимания, - но ни в коем случае в качестве объяснений не могли фигурировать абстрактные и понятные исключительно в узком дискурсивном кругу соображения "нравственности"), однако несомненно, что порабощенные этнические группы в ряде случаев попытались "понять и простить", в результате чего подхватили "стокгольмский синдром", неотъемлемый от подражания мучителю (любая авторитетная персона является объектом подражания). Итак, "дикари" попытались развить то, что почерпнули из копилки дресс-кода, и с неизбежностью пришли к подмене объектов, игравших системообразующую роль в комплексе представлений о наготе. Так, информация, корректная по отношению к регламенту ритуального одеяния и жертвенной наготе, была применена к одежде почти европейского типа, которая в случае более-менее аутентичных "окультуренных дикарей", в чем легко убедиться на примере австралийских аборигенов, предстает во всем своем непритязательном и в высшей мере противоестественном уродстве.

См. тж. Нагота и стыдливость