Нагота и стыдливость

Черная кошка перебежала дорогу - дело серьезное и вы спрашиваете себя, как поступить? Вышлете ли вы по траектории перехвата огненный болид незапятнанной мудрости? Или, может быть, заручитесь поддержкой любезного питомца - Зоона, чьи когти туманятся в смоле и безвидности?


Современная культура приучила вас не реагировать, в крайнем случае - с намеренно глупым видом предпринимать неработоспособные апотропейные меры. Развернуться и выбрать другой путь. Убедиться в том, что все идущие вместе с вами заметили опасность и оценили гнетущие перспективы. Погибать в сольном режиме - мучительно больно и, лежа на смертном одре, вы будете жалеть о том, что не умерли все вместе в термоядерной буре.

Мягкий культурный пейоратив по отношению к суеверию ныне становится прошедшим романтическую регулировку отголоском былых достижений церковно-приходского хозяйства, которому на протяжении тысячелетий приходилось решать непростые задачи и ставить точки в конце не закрытых предшествующими поколениями проблемных предложений. В конечном счете победа обскурантизма и контринициатической жизненности нивелировала парадигму опасного слова до уровня бытового анекдота.

Табу на опрометчивое высказывание, идущее рука об руку с предосудительностью гадания, предсказания и шире - магического действия, формируется в достаточно поздний период* существования человеческой культуры.

*Что касается длительности этих периодов, то общей их череде присуща неравномерность: каждый предшествующий период существенно превосходит как по качеству, так и по протяженности все последующие. По этой причине, говоря о "позднем периоде" и локализуя его, например, в III-II тысячелетии до н. э., мы с неизбежностью сталкиваемся с трудностью в том, что касается оценки исторической перспективы: с точки зрения бабочки-однодневки десять дней составляют срок жизни десяти поколений и она не кривит душой и не "испытывает психологического дискомфорта", формируя для себя такую оценку; ее понятие времени и истории является естественным. Аналогичным образом дело обстоит в том, что касается оценки, которую дает человек нового времени предыдущим векам. С его точки зрения тысяча лет составляет внушительный срок - достаточный для того, чтобы говорить о "древности", постулирующей "точку отсчета" для "позднего периода". Так, если древностью сегодня считается X в. н. э., то "поздний период" должен соответствовать эпохе европейского Средневековья, а "ранний" - неопределенной "античности", неприметно растворяющейся в маловразумительных "геологических периодах". Демонопоклонник, однако, думает по другому и видит как во II тысячелетии до н. э., так и во II после - прозрачно развивающуюся современность.

Опасность опрометчивого высказывания, которая в первозданном обществе не была очевидной, потому что, чтобы увидеть ее, потребовалось бы выйти за предел вовлеченности, в наши дни, помимо очевидности, обретает и двусмысленность, основанную на концепции "возможного не исполнения желаемого". В глубине души страшась того, что опрометчиво сказанное не претворится, а значит оно не имеет оснований, человек с неизбежностью останавливается за секунду до акта умолчания. Так, вместо того, чтобы "не говорить о плохом", он в подробностях проговаривает всю теорию и находит бесчисленные аргументы в пользу того, что говорить о плохом не следует.

И если архаический человек, говоря "чтоб мне провалиться", четко формулирует условие "программного алгоритма": "я проваливаюсь, если {}", то современный двуногий житель либо не говорит этого, потому что, как он хочет верить, это может сработать, либо говорит, потому что не опасается обнаружения неполадки в алгоритме. Ситуация патовая и в обоих случаях современный человек проигрывает: в первом потому, что не может перешагнуть через немощь - страх убедиться в ней предохраняет его, а во втором потому, что собственная немощь не выходит за рамки общеустановленного.

Табуирование человеческой наготы, магическое значение которой, хотя и не являясь чем-то экстраординарным, не вызывает никаких сомнений, в общем случае может быть отнесено к категории остаточных суеверий и в этом ракурсе ничем не отличимо от случая переходящей через дорогу черной кошки. Реакция на неглиже соответствует набору возможных реакций на последнюю. (Примечательно, что в странах развитого правового дискурса животные, так же, как и голые люди, не бегают по улицам без надзора, и если это сейчас в меньшей степени относится именно к кошкам, то налицо нарушение, далекое от стандартов идеального правового общества).

Культурный запрет на наготу может быть отнесен к правовому полю регулирования социальных взаимодействий. Существование натуральной "стыдливости" аналогично "совести" может быть поставлено под сомнение. Однако, в отличие от абстрактной "совести", которая целиком основана на рабской суггестии, "стыдливость" в добавок к оной имеет вполне понятные психологические обоснования. Если человек привыкает носить застегнутый пиджак, то чувствует неловкость, когда тот расстегнут. Еще больше его конфузит мысль о том, чтобы выйти вовсе без пиджака. Короткие рукава при условии привычки к длинным неразрывно связаны с неудобством. То, что "человек без одежды чувствует себя беспомощным", обусловлено непривычностью ситуации, но выстроенные вокруг этого пропагандистские модели, говорящие о человеческом достоинстве и силе духа, сейчас могут быть положены под сукно.

В человеческой культуре с древнейших времен существовал примат "не осознавания наготы как нарушения". Это означает, что "герой" осознает (неосознанная нагота, как мы заметили ранее в статье о Красоте и наготе, весьма опасна) свою наготу, но при этом находится на юридически правой стороне; он может предпринять выбор в пользу сокрытия части своей наготы, например, чтобы в сексуально-ориентированной ситуации не смутить постороннюю девушку. Сокрытие наготы становится сигналом отказа. Иными словами, именно одежда (а не ее отсутствие) является знаковым компонентом, переключающим ситуацию в состояние готовности к спариванию.

В наши дни правила приличия или границы этически недопустимой наготы претерпевают глобализацию, что не в последнюю очередь связано с широким распространением интернета, в большинстве случаев ориентирующегося на северо-американский стандарт. Ответ на вопрос о том, "что является культурно предосудительной наготой", сегодня следует искать исходя из усредненных оговорок пользовательских соглашений и умолчаний, которые систематически озвучиваются средствами массовой пропаганды, в частности, индустрией развлечений. По факту, допустимость наготы становится слишком расплывчатым понятием, уступающим место так называемым возрастным рейтингам (яркий пример упорядочивания которых представлен в сетевой многопользовательской игре "Second Life", где рейтинг "Teen" подразумевает одетость как минимум в бикини и закрытость женской груди как минимум кружочками на сосках, рейтинг "Mature" допускает отсутствие этих драпировок, а "Adult" открывает собственно те перспективы, за которыми интеллигентный человек приходит на страницу создания аккаунта). Некоторые межрейтинговые общие места, впрочем, сохраняются в концепции "неглиже", изучать которую помогают северо-американские телесериалы. Так, например, мужские трусы до колен соответствуют такому уровню неглиже, при котором порядочному гражданину позволительно вызвать полицию, а узкие трусики-бикини на молодой девушке принадлежат к рейтингу асексуальной и общественно допустимой одежды в том случае, если при взгляде сзади можно без сомнений различить тонкую нить, которая, аксиально пересекая топологию вибрирующих сфер, чудесным образом преображает голый круп в одетые ягодицы.

Концепция узкой ниточки, определенным образом напоминающая об узкой черной полоске, отражена и в современной азиатской культуре, где грань между наготой и приличием обозначается посредством начертания подобной полоски наискось поверх гениталий. Достаточно сложно сказать, учитывая смешение знаков и символов в бульоне культуры и в сознании человека, что именно здесь остается сигналом - полоска или все остальное, но скорее всего именно полоска, соответствующая традиционной сигнальной функции одежды - скрытия наготы. Данное обстоятельство с неизбежностью становится причиной поведенческой и когнитивной дисфункции, в условиях которой любая модель "видеть, но не трогать" (noli me tangere) формирует патологию.

Связь запрета на наготу с невозможностью сказать весомое слово достаточно ясна: "я не могу себе позволить снять маску (одежду) и показать натуральные телесные драпировки, данные мне в соответствии с моим родом и племенем, потому что, как я думаю, это привело бы к катастрофе эсхатологических масштабов... Мир перевернулся бы, если бы увидел это. И если в демонстрации частичной наготы предъявляется обещание, то у видящего есть повод для беспокойства..." - Тут мы должны вас огорчить: повода для беспокойства уже нет: мир не перевернется, а чтобы оградить вас от травматического осознания беспомощности, достаточно лишь правового механизм запрета. Вы не просто "не должны думать о плохом, рискуя узнать, что плохого уже много лет как не существует", а "должны игнорировать саму перспективу задуматься". Не пяльтесь на чужие голые ноги, оставьте свои надежды и позвольте сделать всё представителям закона.