Между игрой и ажитацией

Неуязвимость к насилию подразумевает принадлежность как того, кто может сотворить его, так и того, кто должен воспринять, к одной культурной среде, делающей возможной замену акта насилия консенсусом. Оба участника в действительности не имеют в виду насилия и зла, но заранее рассматривают аспекты консенсуса, в рамках которых и предполагают далее взаимодействовать. Со стороны других озверевших культур, выбравших иные пути деградации и не владеющих искусством театральной игры, поведение обеих сторон может представляться противоестественным и чреватым серьезными подвохами. Участники культур, развивших сходные методики социального поведения, знают о том, что существует четкая линия разграничения между игрой и вульгарной ажитацией, и линию эту никто никогда не перейдет, по-крайней мере до тех пор, пока в дело не вступит третья сторона.

Третья сторона, не знающая о том, что участники социальной игры находятся в рамках консенсуса, а вернее было бы сказать, не придающая этому значения, потому что это скорее пребывающие в рамках не знают того, что лежит по другую сторону, не связана обязательствами договора - так демон, вершащий приговор, не знает о том, что его гарантированная жертва неуязвима - он уязвляет ее, разрезает на части и пускает по ветру без того, чтобы встретить сопротивление в том числе со стороны общественного договора, который изначально предполагал обходить подобные чрезвычайные ситуации стороной и не сделает исключения ни для отдельных граждан, ни для их групп, ни для целых наций. В общем случае действует одно правило: что бы ни случилось и каким бы ни предстало вынесенное за скобки зло, ему не может быть места внутри. Если его нельзя полностью обойти молчанием, то следует привести к общему знаменателю с тем, что имеет место.

В отличие от демона, вершащего произвол, обоснование которого коренится в несгибаемой демонической воле, духи мщения преклоняются перед силой общественного договора, они субординированы ритуалу, пусть и деградировавшему до театральной игры всегосударственных масштабов. Гражданин застрахован от того, чтобы персонально работать на духов мщения. Судебная и полицейская функция государства является гарантом страховки, предоставляемой общественным договором. По этой причине государство ни при каких обстоятельствах не может изменить статуса врага. Ни одна из его функций не должна вызывать у населения странных мыслей об одной и той-же стороне баррикад. Находящееся на одной стороне с жертвой предполагаемого насилия уравнивается с ней и теряет полномочия, позволяющие подчинить себе стихии и заменить их собственными функциями.

Подчиняемые духи мщения приравниваются к полноправным элементам дискурса и становятся частью господствующей идеологии. Они не приравниваются к злу - напротив, происходит их разотождествление и отмежевание от любых форм виртуального зла, которое в свою очередь отдаляется от насилия, делаясь еще более абстрактным - в рамках этики как абстрактного выяснения причины виртуального зла и нахождения способов его избежать.

Особенной абстрактностью и удаленностью от реалий физических и метафизических обладает религиозная этика, что делает ее блестящей отвлеченной темой, декорирующей вовлеченную серьезную работу государственной машины, подчиняющей духов мщения и игнорирующей абсолютное зло, о котором в действительности человек не может иметь никакого понятия, в отличие от абсолютизированного абстрактного зла. Абсолютное зло и абсолютные его причины не рассматриваются и этикой в виду того, что этика - это не практическая мистика, но наука, служащая утилитарным задачам в рамках общественного договора. Абсолютная причина зла является уделом праздных фантазий во всех случаях, когда речь не идет о полном и необратимом помрачении, о растворении в божественной сущности, о "видении Бога лицом к лицу", подразумевающем совершенное совместное видение, слышание, знание и существование с этой великой силой.

В отличие от религиозной этики, перебирающей жалкие, скудные, убогие, достойные того, чтобы залиться краской стыда, словосочетания из так называемых священных писаний и выводящей на их основании теории, достойные пера трехлетнего ребенка, мистик исследует топологию зла в свете божества, к которому устремлен, и по-мере приближения к черте, из-за которой нет возврата, он теряет связь с общественным договором и сам становится злом. Уподобляясь благородным демонам, он перестает видеть в упор обязательства, которыми связывают друг друга рабы в тщетной иллюзии защититься от священного насилия, с бессмысленным покорством вращающие всеобщее беличье колесо.

Религиозная этика далека от того, чтобы быть "вещью в себе" и обладать самодостаточностью. Эта дисциплина служит, прежде всего, общественному договору, генерируя для того декоративные элементы, и как все дисциплины находится в его рамках, пользуется идеологическими установками, которыми пользуются и руководствуются все. В той-же мере как и все, объекты, воспринимающие веяния этики и берущие на вооружение ее разработки, прежде всего пользуются благами и достижениями общественного договора, они чувствуют себя в безопасности или в опасности исключительно за его счет, а не в виду вооруженности сомнительной этикой, сумевшей сгенерировать две-три виртуальные теории. Общество, которое, как в случае западной Европы, имеет за собой тысячелетнюю историю насилия и бойни, вполне могло "позволить себе" достичь уровня деградации, похожего на "достижение болевого порога", после которого дальнейшее насилие становится физически невозможным - вырабатывается своеобразная "идиосинкразия", конечно-же, не имеющая ничего общего с этическими традициями, в рамках которых и развивалась та тысячелетняя история, а утратить континуальность они при всем желании не могли. В обществе, балансирующем на грани кромешного безумия, отделенного от ада тончайшими ажурными створками из папье-маше, вполне укладывается в общую логику вещей концепция чудесного мира, находящегося в конце истории, легкого и свободного, а главное гарантированно безопасного. Любая сила в таком обществе может позволить себе плюнуть в лицо любой другой силе, зная, что общественный договор держит наготове ароматное мягкое полотенце. Никому не придет в голову, например, плюнуть кислотой вместо слюны, потому что такое невозможно.

В отличие от этой сугубо локальной реальности, страны, со всей серьезностью стремящиеся к евроремонту, едва-ли укладываются в понятия о разумном, а действующие в них силы, мнящие себя способными летать по воздуху и плевать во врагов кислотой - с полной безнаказанностью - представляются несколько оторвавшимися от реальности.

Оторванностью от реальности следует называть слепую веру в наличие в общественном договоре тех действенных рычагов, которых в нем на самом деле нет. Тот, кто пытается декламировать елейные цитаты, надеясь заговорить большую группу вооруженных бритвами угрюмых личностей, находясь с ними в одном загоне и без присмотра, пусть даже этот загон построен собственными руками, лишен рассудка. Он враг этих людей и он враг тех сил, во власти которых чудесным образом превратить загон в цветущий сад. И они не сделают этого, пока он не уйдет - это значит, они его для начала уберут.