Реальная история

Примат благого количества и ложно понятых тенденций интеграции сегодня в исторической науке идет рука об руку с вынужденной бесконечной регенерацией поверхностных деталей, описывающих феноменологию секулярной экзистенции абстрактной народной массы. При этом хорошим тоном становится упоминание, по возможности в преамбуле, того, что некие народы на самых ранних этапах "сформировали общность" (как если бы историка ожидал строгий суд комиссии по делам гражданской нации), собственно с которой и принято вести серьезный хронологический отсчет, неотъемлемый от отчетливого пейоратива по отношению к первобытным племенам, которые с этой точки зрения представляют неопределенную серую массу по ту сторону хронологического нуля.

По логике этого подхода, "малая народность", например, [placeholder] [ = "некое древнерусское племя", "племя папуасов", "община поселка Синие Лютики" etc.] формирует ярко выраженную парадигму "постыдной идентификации". Утвержденное и тысячекратно повторенное массовой культурой, это предубеждение ложится в основу системообразующей "гигантомании", постулирующей самоценность количества: если даже в этих рамках возможны элементы сепаратизма, изоляционизма и апартеида, то они ни в коем случае не претендуют на то, чтобы покуситься на примат гражданской общности над родоплеменным анклавом.


Как бы ни заманчиво выглядела "национальная самоидентификация", апеллирующая к великому народу, следует понимать, что в фундаменте обобщения и смешения лежит кастовая сегрегация, а именно, сегрегация оккупированного большинства, у которого, с точки зрения власти чужаков, нет и не может быть собственной самобытной иерархии, основанной на аутентичных мифических представлениях. Безликая масса рабов полностью определяется оккупантом исходя из того места, которое отведено рабам в оккупационной идеологии. Эксперты не исключают того, что отсюда происходит и тенденция игнорировать примат самоназвания в имени народа, которое в тысячах растиражированных статей низводится до "упоминаний со стороны иноземцев".

[Напомним, что понятие "шудра", зачастую используемое в западно-европейской, включая российскую, политической и социальной риторике в пейоративном значении, которое обобщает представителей неугодного лагеря как "лиц с дурным вкусом", "рабов существующего строя", имеющих абстрактное "низкое происхождение", традиционно обозначает порабощенное индоевропейской военщиной большинство автохтонов; тяжкое наследие индоевропейцев по сей день остается живым в Индии, где несколько сотен миллионов жителей имеют статус полностью бесправных шудр. В этом ракурсе вполне резонно говорить не о "шудрократии", а о ксеникократии, весомость роли шудры в идеологии которой пропорциональна желаемому влиянию чужаков].

Неизвестно, что появилось раньше - склонность к гигантомании или отрицание осевой парадигмы, но несомненно, что человек, напуганный и деморализованный отсутствием субъектного ответа на собственную экзистенцию, поневоле обращается за помощью к окружающей его объектности, количественное "богатство" которой позволяет на время нейтрализовать тяготу разлуки с родовым Предком. Однако, у этого развития нет перспективы, ибо единственная перспектива открыта двуногой органической форме жизни в осевой парадигме, которая проницает очаг, дом и околицу, объединяя экзистенциальное пространство в самобытный космос, небытийное богатство коего столь же превосходит кажущееся многообразие яви, как вечное безмолвие лицом к лицу с богами высится над бесплодными мечтаниями контринициатических сирот.

Вполне понятно, что архаический человек, экзистенция которого почиет на основе и центре незыблемого культа Предков, по определению не знаком с вынужденными техниками нейтрализации боли утраты - со всеми позорными методологиями, начиная от "упражнений по достижению", заканчивая "потребительским ражем". В задачу исторической науки должно входить планомерное осмысление основ национальной экзистенции, базирующейся, так же, как и жизнь поколений отдельного рода, на культе конкретного Предка. Факт наличия населения должен говорить, прежде всего, о том, что на это есть мифологическое обоснование; любое население, даже пришлое (покоряющееся духам места за одно поколение), имеет четко связанный с локальным ареалом миф о происхождении. В случае, если этот миф не связан с локальным ареалом и подчеркивает факт пришлости, не говоря о глобальности и враждебности по отношению к автохтонам, это население является оккупационным.

Реальная история, оценивающая связи и соотношения всевременных метаисторических констант с явлениями развивающейся актуальности, основывается на понимании абсолютного примата мифической парадигмы. Мифическое пространство и время являются сценой действия субъектов реальности, "идеальность" которой эвидентна по умолчанию; миф представляет собой реальность, в то время как не идеальная линейная история остается воспроизводимым конструктом, рудиментарность составных частей которого неотъемлема от открытости к модификациям и корректируемым повторениям.

С этой точки зрения, проблема так называемой фальсификации и ее оценка лежит вне ведения современной исторической науки, которая, исходя из парадигмы реальной истории, является лженаукой или воплощением произвольной фальсификации. Взвешенный подход реальной истории к оценке событий подразумевает максимум пристрастия в том, что касается беспристрастной оценки "фальсификации и правды", по отношению к которым применима презумпция равной аутентичности; в частности, нет никакой нужды отказывать креативным ученым в праве на выдумку, зачастую настолько, насколько это возможно, далекую от реальности, ибо в конечном счете проблема сводится лишь к тому, насколько эта игра воображения отдалит лично их от понимания собственных корней.

Именно с вышеперечисленными соображениями закрывает интеллигентный человек труд Н. Гусевой, "Русский север - прародина индославов". Серьезный скепсис, граничащий с недоумением, уже на ранних стадиях ознакомления с книгой сменяет собой здоровое любопытство, и достигает своего апогея непосредственно к главе, которая посвящена происхождению слова "русь", стыдливо именуемого "этнонимом" и "топонимом". Видите-ли, работа, которая в первых абзацах не оговаривает того, что всякое наименование народа является, прежде всего, основанным на имени Предка самоназванием, заслуживает весьма и весьма осторожного подхода. Факт состоит в том, что на протяжении целой главы, наполненной самыми непостижимыми и логически, равно как и каббалистически невоспроизводимыми инсинуациями (при виде некоторых из гипотез интеллигентный человек поневоле откидывается на спинку, отказываясь поверить в то, что это может происходить на самом деле - что такое в принципе может прийти кому-то в голову), не находится места даже для самого скромного упоминания единственно верного, стройного и астрометрически точного учения о корне РОС, в подробностях изложенного на страницах сайта заговора Кобыл.

Нация существует настолько, насколько ее существование фундировано мифом о происхождении. Самоназвание народа, тождественное обозначению "истинных людей", всегда и при любых обстоятельствах воспроизводит титул Предка или его культурную интерпретацию. Без понимания этих двух системообразующих истин невозможно какое-либо действие в рамках реальной истории.