Хотят ли прусские войны?

Кенигсбергский старец, впрочем, не тот, о котором вы подумали, калининградский пенсионер шагал по заболоченной местности, потеряв ориентацию в том, что еще совсем недавно казалось пространством. Стрелка компаса, на которую он глядел с некоторой отрешенностью, не то чтобы бешено, но неуклонно вращалась вокруг своей - ну ясно, что не чужой - оси.

"Хотят ли прусские войны?" - В унисон стрелке крутилось в сознании пенсионера.


"Спросите вы, спросите вы..." - Он нахмурился и помотал головой, затем, очевидно привычным ему жестом, загреб в кулак клочковатую бороду и сказал:

-Не надо указывать мне, что я должен делать. Я не собираюсь спрашивать. - Голос его прозвучал неожиднно жалобно и потонул в хладном ветре, который насквозь продувал не то короткий черный плащ, не то застегнутую на все пуговки штормовку.

Затем он увидел вокруг себя ряды суровых народных лиц. Это были пруссаки. Слышался говор тысячи языков. Лица иногда поворачивались и замолкали, с легким недоумением взирая на старца.

Он поежился, поняв, что перед ним, перед его взором в настоящий момент проходил непростой и противоречивый год ядерной зимы. Бесконечные выцветшие, как кадры древней кинохроники, пшеничные поля уже не отличить от ржаных. Медлительные дистрофики копошатся в земле. Меланхоличные дебри вздрагивающих полевых цветов тянут озябшие колокольчики навстречу мертвенно бледной Авроре. Гудят черные, косые вышки высоковольтных линий. Оборваны провода - но не ток течет по земле. Наступишь, сделаешь шаг - почувствуешь себя неуютно, но не умрешь.

Что-то в этом было не так, что-то не то, как будто в часовом механизме вселенной наметился кое-какой рассинхрон.

"Здесь, среди целины, будут построены блогоустроенные велодорожки, то есть такие дорожки, о которых не стыдно написать в хорошо устроенном блоге..." - Подумал калининградский пенсионер, переходя на вы с трупными многоэтажками, серевшими на горизонте. По стенам их взбирались быстро-быстро проворные городские прыгуны в хокейных масках. Внутри многоэтажки были пусты, лишь в паре-другой сохранилась шахта лифта - ажурный ствол в темном сыром нутре небоскреба. Поэтому на крышу, где под парусиновыми зонтиками чумазые дети пили самодельный лимонад - пенсионеру сразу вспомнилось, что фашисты во время долгих перегонов давали военнопленным пить мочу - дети пили самодельный лимонад, и вот добраться туда можно было только по фасаду здания.

В бурьяне близ будущей велодорожки стояла почти целая телефонная будка. Такие еще сохранились в глубинке. "Прусский человек мягко стелет, долго запрягает и сохраняет на века, в этом уподобляясь вебархиву или wayback машине." - С улыбкой подумал пенсионер и мечтательно наклонил голову. Подошел в будке и дернул за ручку, другой же рукой доставая из кармана старомодную фотокамеру с гармошкой. Если ему удастся снять на видео процесс набора номера на диске, это будет хитом.

Телефонный аппарат представлял собой сужающийся кверху цилиндр, покрытый выразительной темно-коричневой масляной краской. Внутри будки сохранялся тот специфический хорошо уловимый аромат не то тамбура электрички, не то железнодорожных шпал, который извечно преследовал людей в будках таксофона. Так же пахло и от трубки. В этом запахе воедино смешивались ароматы тяжелой микроэлектроники с флером человеческой слюны, перхоти, блевотины продрогших пьянчуг, отвалившихся каблуков и потерянных полиэтиленовых пакетов. Пенсионеру было сейчас не до запаха - он внимательно рассматривал таинственный цилиндр. Ровный диск был слегка утоплен в верхней узкой части аппарата.

Он набрал номер, без запинки составив его... каждый, кто умеет делить на девять, способен не только почти мгновенно воспроизвести любое сложное девятиричное число, но и запомнить соответствующий номер. За стеклами таксофона на секунду померк свет - мигнул, чтобы затем разбиться на радужные полосы, которые подрагивали и ползли слегка наискось. Там больше ничего не было. Зато в кабинке было тепло и уютно, как в колыбели, запущенной с высокой американской горки. Советские инженеры знали свое дело - ни сухость, ни влага непроявленных топологий не проникали в блаженное умиротворение кокона.

Смотреть в окно было не на что и пенсионер принялся выламывать телефонный аппарат из стены. "Положим, я выйду, а у них там каменный век - царем буду с этим аппаратом..."

Человек слаб и гол и без пружинных щипцов с железной машиною ему не сравняться. После долгих и тяжелых трудов кенигсбергский старец плюнул и перенес всю полноту своего внимания на трубку - быстро смекнул, что к чему, и начал развинчивать.

Будка же тем временем проскользнула сквозь бесчисленное множество миров. Разноцветные, немного матовые полосы, которые казались нанесенными краской непосредственно на стекло, ускорили бег, чтобы через секунду остановиться и рассеяться - остались лишь капли, радужно блестевшие в солнечных лучах.

Пенсионер надавил на дверцу изнутри. Вышел к какому-то ручью. К нему повернулись десятки маленьких злых глаз. Он бесстрашно протянул вперед открытую ладонь, на которой лежал помятый угольный микрофон из трубки. После мгновенья тишины раздался топот, затем хруст костей. Несколько горбатых туш колыхалось над тем местом, где только что находился таинственный гость. По толстым шеям пробегали живописные волны движения глотательных мышц.