Собака, олень и лошадь

"В религиозных верованиях и обрядах собака играет более важную роль, чем олень, хотя, при настоящих условиях жизни, собаки почти не имеют значения в хозяйстве. Собаководство трудно совместимо с оленеводством. Оленные чукчи говорят: "русские напрасно удивляются тому, что мы держим так много собак. Собака - хранитель человека, сильная помощь во всяком несчастьи, верный друг, оберегающий от злого начала". При путешествии собака, как товарищ, отгоняет злого духа, между тем как олень не имеет такой силы. Во время заразных болезней надо потереть щенка об одежду гостей, приехавших издалека. Щенок или отгонит злых духов, которые могли притти с путником, или, если они слишком могущественны, по крайней мере, послужит искупительной жертвой." (Богораз - Чукчи (1934), т. 1, стр. 4)

Опаснейшей персонификацией "злого" духа у чукчей традиционно был волк. Естественно, что понятие "злой", звучащее для нас тенденциозно, скрывало под собой поливалентность, присущую любым представлениям о демонах и божествах. С одной стороны логика их поведения чужда повседневному сознанию человека, что идет рука об руку со страхом перед непредсказуемым, лежащим в области фатализма, с другой - они не только являются неотъемлемой частью сакральной космологии, но и принадлежат к топологии промежуточных миров, посему становясь посредниками, в частности, в том, что касается ритуала. Основополагающей моделью взаимодействия с миром и его обитателями для архаического человека было и остается жертвоприношение, в качестве которого понимается и свидетельствующая о фатализме гибель от зубов и когтей животного. Крокодил, тигр, гиена, волк, дикий кабан и другие несомненно опасные для человека и его окружения существа в то же время представляют инструмент вершения благой судьбы.

"Однажды, выведенный из себя все время разбегающимся оленьим стадом, он внезапно остановился сзади своего стада и, обратившись к садящемуся солнцу, призвал волков, чтобы они пожрали его стадо. По верованиям оленных чукоч, такие слова граничат со святотатством. Волки считаются злыми духами, и такой призыв, произнесенный вслух, уже не может быть возвращен обратно. Он содержит в себе обещание жертвы. Придя в себя через несколько минут, пастух понял свою опрометчивость и пытался предотвратить гибельные последствия, принеся в жертву лучших упряжных оленей, но это не помогло. Счастью отвернулось от него, и его стадо подверглось всяческим бедствиям". (там же, стр. 26-27)

Этот отрывок является хорошей иллюстрацией иерархии жертвенного действия: действие злых духов здесь становится ответом на ритуальный вызов и такому ответу не может помешать ни частичное выполнение обещанного, ни дух-помощник - собака, которая квалифицирована помогать пастуху общаться с так называемыми непрошенными гостями и деликатно не вмешиваться в ритуальный обмен.

Примечательно, что роль собаки существенно возрастает, а роль оленя, соответственно, деградирует в тех палеоазиатских культурах, для которых оленья упряжь не является традиционным средством передвижения. Езда на собаках идет рука об руку с концепцией психопомпа - это не просто дух-помощник, который следует вместе с шаманом по промежуточным мирам и, в силу собственной демонической природы, превентивно разрешает конфликтные ситуации, но и персонификация медиумической силы, делающей возможным как само движение, так и достижение наиболее удаленных ареалов.

Сказанное о ролях собаки и оленя, разумеется, не имеет отношения к такому изменению статуса, которое определялось бы на основании условий быта. Не быт и не климат, но миф может служить основанием для серьезных заключений - и если бы в рудиментарных мифических сюжетах речь шла об олене, который имеет силу не только двигательную и питательную, но способен охранять от злых духов, то мы говорили бы о том, что первобытному племени был известен саблезубый олень, справляющийся с волками, крокодилами, медведями и дикими кабанами.

Именно таков случай лошади, которая в представлениях крайнего запада Евразии имеет поистине омнифункциональные черты. Нет никакого сомнения в том, что племена древних Русичей и Франков были самым непосредственным образом знакомы с демонической лошадью, пассионарность которой оказалась настолько велика, что по сей день ее образ предопределяет элементы культурной экспансии и подмены, как это происходит в кинофильме "Шаман" (Chamane, 1996), где лошадь исполняет европейскую, а отнюдь не северо-палеоазиатскую, как должно было быть, культурную роль, что лишь отчасти может быть оправдано русской экспансией и "ассимиляцией якутов" либо не вполне понятным удалением от севера (Иркутск как место действия оставляет чувство произвольного выбора, потому что все действие происходит в снегу и пейзажи могли бы находиться в районе как Колымы, так и Ленинградской области), но в большей степени базируется на невежестве создателей кино и неразборчивости целевой аудитории - на двух факторах, через которые реализуется продвижение пассионарной демонической лошади. В свою очередь органическая лошадь в принципе не может выжить на крайнем севере Евразии, где для нее нет адекватного корма, и она никогда не использовалась ни северными народами, ни русскими колонистами.