Папирус демона

Великий Мастер закончил приготовления и вечером предавался сластолюбию в обществе двух куртизанок, которые обе были знойными горными козочками из тех, которые живут среди людей - в назидание ли или заради собственного тайного великодеяния.

По прошествии тринадцати часов он проснулся, но остался в постели, из-под ресниц наблюдая за тем, как розовое светило сползало по тканям сарафана Авроры к таинственной кромке западных пределов. Не любивший дневного света Мастер избегал прямого контакта с ультрафиолетом, предпочитая тому инфракрасный свет энохианской горницы.

Горница та была подготовленным местом, которому предстояло засвидетельствовать великий момент трансформации, когда Мастер и Дьявол совместят места своего пребывания, преосуществляя креацию новой, гораздо более эффективной формы существования: дьяволообразие коей затмит все былые прегрешения Содома, Гоморры и Мошковых Озерец - поселка русского, яростного гнездилища блуда всякой твари двуногой и четвероногой, скачущей и ползающей под заливающимися краской стыдливости звездами.

Дождавшись полноправного вечерения, Мастер разомкнул ясные очи и поставил точку на причудливой фразе, составленной гениями сновидений. Он поднялся и с достоинством проследовал в уборную, где позволил себя одеть, а затем оттолкнул слугу:

-Крестьянин! - Мастер покачал головой. - Как ты неотесан, твои руки прикоснулись ко мне, а я подумал - что за черви, уж не умер ли и не вижу снов, покуда в могиле они гложут меня, дотрагиваются хладными растопырками и льют зловонную слизь? Слава Богу, я жив, я жив, а ты не смей больше меня преследовать.

Прогнав болвана, Мастер направился в злую горницу, встретившую его слегка электрическим потрескиванием половиц, которые прилегали одна к другой в свитиях весьма тревожного узора, который был столь же хаотичен, как океан.

-Я здесь. - Мастер сложил руки на груди и носком сапога нажал на рычаг, который открыл врата преисподней. Из врат этих вышел человек, он даже не подумал опустить очей долу перед Великим Мастером. Не очень бледная фигура выражала профессиональную ретивость.

Вложив в ладонь Мастера свернутый в трубочку папирус, человек кивнул, развернулся на каблуках и исчез, не упустив возможности плотно прикрыть за собой врата. Несмотря на то, что это могло вывести из себя Мастера, на протяжение месяцев ожидавшего положения светил для собственной трансформации, необходимым условием которой было открытие врат, он не вспылил, а, держа папирус на отлете, как человек, находящий в позах дальнозоркости особый шик, приступил к чтению.


«Вот передо мной актуальность, я вижу ее сквозь глаза. Голова кружится, как это часто бывает при переходе в новое тело. Редко когда бывает по-другому. Во всех телах чего-то не хватает, но хуже всего, знаете-ли, попадать в больных - пока разберешься, прям околеешь и будешь рад дать добить бедняжку. Однажды, поверите-ли, я оказался, а впрочем, не буду об этом. Представьте себе дверь из говна, снаружи как металл, а внутри все истлело, но и обойти не получится.

Я вспомнил свист пули - тихого комарика. Когда пуля попадает в голову, ничего не слышишь, как бы оглушен, но со временем складываешь, как мозаику, из воспоминаний десятков тысяч целевых персон представление об этом. А зачем?

Складываешь для себя, на память, усмехаясь этой милой своей причуде, необычному хобби - вспоминать всё. Вот я и говорю, когда пуля, фатальная пуля попадает в человека, он слышит своего рода влажный проникающий звук - такой вжик - но не с первого раза, поэтому проверить мои слова не получится. Если не знать, то можно этого вжика не услышать. Затем догоняет, пулю догоняет звук выстрела - такой как бы удар грома в миниатюре. Здорово, да? А если еще и в голову пуля попадает, то ко вжику прибавьте такой хлюп-шпык и будет по-правде как из моей аудиоколлекции.

А ежели саблей рассекать человека, вот все как в замедленной съемке - я не шучу, звук как бы шелеста древесной пленительной верхотуры. Это когда голову отрубают - она цок-цок, мягкий такой ворсистый прыг-прыг сквозь шелест. Гильотина если, то там дзынь такой долгий и мгызь и фью-фью, это я, простите, звукоподражанием увлекся, а на самом деле просто душенька фью-фью так делает, когда ее отсасывает во темень.

Ну а когда кости все ломаются - только за раз - это вроде как кушаешь... ммм... кушаешь пористое такое, заливное. Я как-то раз пошел - на войне было дело на гражданской - на фронт и там бац - враги как раз - вот незадача, говорю я себе, попал так попал, ну подхожу к ним, они, значит, начинают мне косточки ломать - заживо, чтоб мучился вражина (это они так думают), а сам с небесным спокойствием записываю для коллекции своей - нотирую ощущения, звуки. Благодать прямо. Хорошо я умею это делать.

Между прочим, если не пилить костей, а прямо сразу отрывать руку, она как дверь скрипит и это очень недурственно передается. Представьте, что вот вы грызете карамельки и кажется вам, что грохот на всю комнату, так? А снаружи тихонько все и нежненько, весьма пристойно. Так же и глаз, например, когда вытягивают наружу крючком. У меня голова кружилась, когда глаз повис, и я впервые забыл включить запись и поэтому пришлось повторить - в другой раз его раздавили и я смог все заценить.

Потом еще поджаристка нехило дает по мозгам, особо если сразу из огня да в полымя (шучу).

По-мелочи если, скажем, убить можно даже ерундой, личинкой какой-нибудь, бактерией. Когда заживо разлагаешься, например, если тебя привяжут, чтоб не поранил кого, ты гниешь себе - было дело три дня так гнил, а хорошо-то как, зубчики такие мелкие-мелкие сладенькие тебя едят-едят, хохочут-хохочут. Жаль, что их голоса никто не понимает.

А вот чего я не люблю, так это сидеть без дела. Я трудоголик, так меня называют и не надо стесняться. Говорите то, что думаете, прям в глаза, так как за спиной я услышу и будет только неприятность. Если вот актуальность белеет перед глазами, другой тут сядет и будет мечтать, мечтать, а я же обожаю мгновение, я счастлив каждому мигу скоротечному, хочу впитывать, впитывать его, запоминать, а кой-когда и напоминать, бывает и так, чтоб другие не сидели, а наслаждались вместе со мной симфонией, в которой нет пауз, а есть только бьющая ключом реальная экзистенция. Вы когда сидите без дела, думаете, что ждете чего-то другого, а ведь на самом деле, когда человек сидит один, он сидит с дьяволом. Не надо бояться посидеть с дьяволом.

Боже правый, благодать-то какая - столько тел и все они для тебя одного, стоят в ряд, ни о чем не подозревают - мужчины, женщины, эмбрионы. Сиськами потрясти - пожалуйста, чего захочешь, все для тебя. А в эмбриона, в зародыша то человеческого кто пробовал вселяться? Это дело не для слабаков, потому как мускулатура на брюхе у женщины защищает тебя от гибельного удара. Тут придется тебе предугадывать ходы наперед - я точно говорю, наперед, как в шахматах, только вслепую. Трудно? А то. Но в награду ты получишь такое разможжение, что наберешься впечатлений на долгие годы. Боже тебя упаси пропустить самое сладкое и не запомнить того богатства. Сердечко стучит, кстати говоря, у зародыша очень неприятно - прямо на уши давит, да еще в жидкости все происходит - там давление. Но зато, мил человек, когда освободишься, увидишь свет, и все эти хлюпающие звуки снизойдут по такой как бы спирали, и если повезет, ты выпадешь и услышишь этот волочащийся звук, как бы мокрого войлока, и поползешь - а вокруг визг, неразбериха, пульсация, которая волнообразно затухает вплоть до того фью-фью, о котором я уже рассказывал выше. Кстати, не надо бояться того, что барабанные перепонки преждевременно лопнут. Они будут не нужны.

"Я самка человека, мечтаю трахаться, беременеть и рожать - три модели моего оргазма представляю я вам." - Подумал я, а потом, долго-ли коротко-ли, лежу на свалке что-ли и саднит огонек во всем теле, будто горит внутри, жжется, и истекаю я жизненной силою - чувствую себя медовыми сотами. И голова моя, как дыня, лопается под сапогом одного человека. Вот тебе, блядь, и самка, думаю я.

Основательно подумай, прежде чем восходить на лезвие ножа, по которому, балансируя, думаешь ты пройти через огненную пустоту и не обожжечься ею. Подумай о том, что ты куда более позабудешь, упустишь, нежели внесешь в копилку общего дела. И придет час, когда со всей эвидентностью вопиет гортань твоя: все ли было сделано мною, не упущены ли были самые лакомые мгновения, не преступной ли была халатность моя - халатность блуждающего и голодного, эффективного, но в то же время не спасшего путем регистрации вон ту бабочку, вон того лесного колокольчика, не поднесшего к очам ясным собственной сущности великого бинокля всезапоминания. Что скажешь ты? Чем гордиться тебе, мой милый раб, когда пред тобой я - велик и славен, но тяготим признанием миллиарда упущенных наслаждений? Ты - предо мной ничто и имя тебе говно, и все двери твои говняны, как глиняные ватерклозеты давно минувших эпох.»


Дочитав папирус до конца, Великий Мастер с невозмутимой улыбкой подошел к окну, дабы свысоче воззреть на залитые новой лунностью протяженности долов гнева и адова блудодеяния. Замерев на мгновение, он не остановился у окна, а, продолжая таинственно улыбаться, сделал еще шаг, легко повел головой, смачно насаживаясь глазницею на рукоятку жалюзей. Жалюзи затарахтели и одновременно с этим линия губ Мастера с очевидной невольностью изогнулась в сладострастнейшем выражении смешанной внимательности и высокомерия. Затем он стал оседать, силы покидали его, но в предсмертной агонии губы разомкнулись в последний раз, чтобы дать выход языку. Вот и нашли откушенный мертвый язык прямо рядышком с мумией крестьяне, когда решились достучаться до своего любимого Мастера - Чернодыра Неясна Солнышка (по ходу так звали его).