Платье принцессы

В таверне под шумком чудились странные вещи, словно бы маленький мальчик восседал за одним столом с убеленным старцем, и старец с уважением комментировал речи своего юного друга, приговаривая весьма мудро:

-Это слова не мальчика, но мужа. - На что ребенок, который едва доставал холкою до крышки стола и оттого казался каким-то карликом, вкрадчиво говорил:

-А дважды два, я считаю, четыре.

-Слова не мальчика, но мужа! - В голосе старца звучало искреннее изумление. Он не мог взять в толк, когда этот ребенок успел подрасти и где, у каких учителей воспринял великое искусство, обычно достигаемое человеком только к завершающей стадии зрелого возраста.

-Послушайте мои слова, старче. - Продолжало дитя. - Вы бы лучше купили видеодиск с Брюсом Виллисом и послушали слова настоящего мужа. Я же всего только ребенок и голос мой высок, а конечности слабы.

-Слова не мальчика, но мужа! - Старик закатил глаза и принялся мелко стучать себя пальцами по груди, выражая экстаз.

-Но я ведь вовсе не мальчик, неужели вы не видите? - Ребенок поднял брови и на его лице стала угадываться таинственная улыбка, с которой фарфоровые маски обычно начинают свои трансформации.

-Слова не мальчика, но мужа! - Голос старика превратился в тоненький писк, возносимый всеми силами наверх, к задымленному потолку заведения.

Из щелей за ушами мальчика начинали появляться полупрозрачные щупальца, дюжины по две с обеих сторон. Они спокойно колыхались, образуя вокруг головы своего рода ореол. Одновременно с этим под детской рубашонкой наметились кое-какие вздутия, как бы крупные желваки перекатывались там вместе с тугими пучками непонятных жгутов. На спине рубаха особенно напряглась вдоль линии позвоночника, из которого выдвигались роскошные шипы.

-Неужели вы и сейчас не видите, что я не мальчик? Это же так очевидно! - Захныкал ребенок голосом, который уже претерпел необратимое изменение и звучал во многих октавах, включая те, что относятся вовсе не ко звуку, но скорее к свету и радиоактивному излучению.

-Слова не мальчика, но мужа! - Вытаращил глаза старик, вцепившись в край стола.

Затем последовала вспышка - красная и почти неприметная для невооруженного глаза. Ее нельзя было услышать или уловить ноздрями. Но в следующий миг ребенок взорвался, а щупальца застыли в воздухе - в видимом беспорядке, нанизав каждого из посетителей таверны. Одно из них пробило лоб старика и, пройдя насквозь, убило человека за стойкой, прежде чем вонзиться в стену.

Принцесса была удручена непониманием, которое встречала со стороны народа. Каждый раз, когда она решала вникнуть в нужды простых гражданских лиц, ее принимали за кого-то другого, и хотя сама она не переставала опровергать заблуждения, ее дар красноречия оказывался бессилен перед темным невежеством масс, которые не желали видеть обнаженной правды. Сказать, что она маскировалась, чтобы не быть узнанной, означает перевернуть вещи с ног на голову.

Но даже когда она вовсе не одевалась после принятия ванн, ее считали одетой в воздух. Портные советовали раздобыть нетварного света, который исключил бы любые ошибки. Для них это было нечто из разряда недостижимого, но принцесса только зевнула, немного ощерила свой широкий ротик и проглотила одного за другим недалеких советчиков.

Затем она забралась на башню и погрузилась в созерцание королевства, выжимая из пор своего тела нетварный свет. Дело, волновавшее ее, лежало по ту сторону общих интересов народа. Она волновалась скорее от того, что не может показаться при дворе обнаженной, как того требует этикет. После того, как она пожрала в ночи батюшку с матушкой и венчала на царствие конюха, который ни на секунду не расставался с бутылкой вонючего рома, ей стало известно желание короля видеть ее голой. И тут мы подходим к самому удивительному в нашей статье - к пониманию того, что король видел ее не только одетой, но целомудренно застегнутой на все пуговки даже в случае, если она старательно устраняла с себя всю одежду.

Эти два непонимания - со стороны народа и со стороны короля-батюшки - имели диаметрально противоположную природу, но сходные характерные особенности. В обоих случаях она казалась одетой, но если народ не знал о том и мог в действительности считать ее обнаженной (не подозревая о том, что это не так), то король знал о том, что она одета, но ведь на самом деле она была неодета в обоих случаях.