Триумф статистики

Никогда еще - ни при отцах, ни при прадедах наших - не бывало предусмотрено реальной альтернативы тем высоковеликим или великовысоким смуглым креолкам с острова адских сумерек, тем ястребицам, буревестницам, с дьявольским спокойствием разбивающим косяки стерляди во глубине океанских вод, в то же самое время флот врага нашего отечества разбивающим, крошащим.

Эти златорогие и снегохолодные, магмогорячие стремительно, с пугающей неторопливостью движутся, не двигаются, и если есть иерограмма гармоничнее, то нет ее, только показалось, что есть. На самом деле нет ни деревьев, ни холмов, ни ярких звезд открытого космоса, ни упоительно, до мозга костей рокочущего водопада, тамтама стуков, звуков языка, лижущего напряженную плоть шоколадки, не слышу, не вижу, не обоняю, не утверждаю и не отрицаю.

Две тысячи лет было человеку, жил он в палатке на берегу белого моря, выглядывал, а с утречка удыбались - удыбались ему удыбчивые местные жители, мертвители заливных лугов, змеи колод, кладезя влаги собственных сердец, удыбались люди человеку, а человек удыбался людям из-под полы. Выглядывал из углов, выглядывал из углов по избам, по овинам, из-под половиц удыбался, из-за окошечка на третьем этаже - а окошечка-то не было, только ставенки на древяном солнцегреве. И удыбался он отовсюду, иногда не просветляюще, не очевидно - казалось, что вовсе не удыбается, а таит сокровенное в душе своей.

Кто этот человек? Он такой-же, как вы или я, в детстве его приносили в жертву мрачным богам, распинали на деревянном столбе, а затем он пошел в школу и учился грамоте по березовой прописи. Вы и сами через это проходили - есть о чем вспомнить. Как можно забыть те спиральные срезы годичных вращений? Я помню собственные первые шаги вокруг прописи - двигаться приходилось осторожно, особенно болезненными были первые шаги. Под босые стопы юнцов бросали осколки стекла, кривой гвоздь из метеоритного железа, живые угли копошились, щекоча розовую стопу. Мы обходили колоду, сдувая с кончика носа каплю слезы, но рука наша не дрожала, а шаг делался ровнее с каждым описанным кругом.

Итак, школа жизни и чистая статистика позволяет составить мнение об этом человеке на берегу. Если можно отыскать еще кого-то, кто был бы столь же способен к вращению и при этом не испытывал головокружения, то это был бы и вовсе не человек. Так эволюция и статистика работали две тысячи лет - естественно они отбирали среди людей на берегу непригодных к славному танцевальному фестивалю, который, кстати говоря, ни разу и не прекращался. Остаться должен был кто-то один - для статистики не существует слишком долгого срока или слишком малых величин. Каждый статист знает о том, что из миллиарда песчинок останется только одна - заметьте, для статистики неважно и то, почему и зачем так произойдет, но она останется одна - в абсолютно пустом космосе одна первая и последняя песчинка без прошлого, без будущего, без почему и для чего. Об это можно ломать копья и плеваться желчью в лицо, но неумолимость порядка вещей, гарантирующего победу закона сверхмалых чисел и исчезновения всего, кроме одной песчинки, не сможет нарушить даже самый гордый и честолюбивый. Если потребуется, колода игральных карт бесчисленного множества миров будет подтасовываться до тех пор, пока статистика не отпразднует своей победы. Разве мало миров, чтобы не возлежать в мире и любви десяткам тысяч разных статистик? У каждой из них есть свое неразменное право на триумф.