Налетчики: история одного проклятия

По залитому солнечным светом бульвару бесшумно передвигались налетчики - отчаянные головорезы, при виде которых сами собой опускались стальные жалюзи хрустальных и фарфоровых лавочек. За спиной своей они оставляли широкую просеку, усеянную тряпочками да лебединым пухом. Каждый из них был вооружен электрической дрелью и сверлили они отверстия в вековечных стенах златокаменной столицы, припадали к дырочкам горящими глазами, чтобы с жадностью пожрать пустоту.

А в пустоте сжимались мирные головорезы, потаскухи, шулера и продажные чиновники, наперсточники, наемные убийцы и светила черного рынка. Застывали в ледяном ужасе при виде горящих зрачков налетчиков. Ибо есть много сторон у монетки, как и много сторон у луны - лишь слепой видит одну темную сторону, а знающий читает оттенки мрака как развернутый ролик, что из Кумрана.

Выйдет на бульвар наркодилер - налетчик в панике. Пройдется по асфальтовой дорожке наркобарон - потаскуха бежит. Проедет на велосипеде светило черного рынка - наркобарон покрывается холодным потом. У каждой звездочки есть свой час триумфа.

И вот это был час налетчиков, потому шли они гордо, расправив плечи, а сзади и спереди ехала машина с мигалочкой, и на машине сидел усатый городовой, что кивал добродушнейше встречным, показывая табличку, при взгляде на которую все уже знали, что идет такая-то и такая-то стража ночи либо дня.

Переходит улочку тоненькую старушка в сером платке, палочкой тук-тук, каблучками цок-цок. Городовой ей кивает, руку поднимает ввысь, стоп-машина, старикам дорогу! Слюнку пускает да пузырики старушенция, глазницами благодарно то на городового, то на налетчиков пых-пых.

Но благодарность ее холодна - железно, как оружейная сталь, ее сердце, загнуты когти, путаются они в ниспадающих шалях, на которых все узоры-то да узоры, как на юбилейном издании енохианской азбуки.

Немым беззубым ртом щерится она - и гаснет солнце. Говорит неслышно, а все вокруг поворачивают голову то так, то по-другому, чтобы услышать.

И мило так поворачиваются головы, что просто немогу! Видели ли вы наклоны голов глухих, косые взгляды косых, чудовищные изгибы ладони писчих левшей?

Ну так вот, обращается старенькая к налетчикам, а те подались вперед - слушают:

"..." - Тишина, ничего не слышно. Мыльный пузырь и тот изъясняется громче.

Толкают налетчики друг дружку в бок, хватают за пуговицы: "кто что услышал?"

-Вы идете, а не знаете, что на следующем переходе отвалится подошва от стоп ваших. - Сошлись они на том, что старуха сказала именно так. А узнав о пророчестве этом, побледнели, остановились. Руки с электродрелями висят, как плети. Глаза виновато опущены.

Городовой весь в слезах - и жалко ему налетчиков, и сделать-то ничего не может. Он ведь им не указчик - сами идут, куда хотят, пташки вольные, если застопорятся, то ни в какую. У одного хозяина на винограднике было сорок девять ослов и он доверил попечительство погонщику. А когда не захотели ослы работать, погонщик избивал их, принуждая двигаться. И один из ослов околел. Вернулся хозяин: где мои сорок девять ослов? А их сорок восемь.

Делать нечего, развернулись налетчики и ждут, пока машины с мигалками тоже развернутся. А улочка-то узкая - бульвар: нельзя по газонам делать разворот. Трудно разворачиваться малой машине, а уж большой и подавно.

А тут и час закончился - и городовой плачет, горючими слезами обливается, палочку електрошоковую за спиной держит, а ручка-то дрожит. Глазоньки боится поднять, молчит, ждет, чтобы налетчики сами поняли всю тяжесть ситуации.

Молчание над проспектом зловещее стояло - и стояли шеренги, наливаясь темнотою, как тучи. А как двинулись они в разные стороны в переулки да подворотни, чтобы рассеяться по домам, где ждали их женушки да карапузы да четвероногие хохотуны, так каблуки-то у некоторых и отвалились.