Черная девочка

Однажды в Калькутте я встретил черную девочку, она рассказала, что живет одновременно в шестнадцати тысячах граней белокаменной столицы, пребывая в великом множестве миров, но не изменяясь вместе с ними. Когда она ложилась спать, в камнях городов образовывалось ее сладострастное ложе, в пыли закоулков, под покровами бесконечных навесов бедняцких лачуг, в строгих линиях знаменитых проспектов и площадей, где она всегда совершала одно и то-же, и ежели поворачивалась во сне налево, то поворачивалась повсюду, если разметала блаженные конечности, то с неизменным единообразием, которое странным темным лучом или ниткою пронизало ткани миров.

Она поведала историю своего возникновения, намекнув на свое первое рождение в семье бессмертных мар. Полуденницы обучали ее своим повадкам, когда та играла с ними в желтых полях, созданных могучей магией ее воображения.

По своему обыкновению, я почти бесцельно шатался по жарким, струящимся мрачной пестротой и источающим изысканные разновидности смрада кварталам, куда попадал после сосредоточенной рецитации "Hell hell hell" над энохианским неотражающим зеркальцем, и там пройдя через какие-то сомнительные питейные дворы, через притоны, обогнув кратер канализационного коллектора, зашел в промозглый заплесневелый подвал, чтобы промочить горло ромом, а когда под вечер выполз оттуда, то различил тихий, но тем не менее выразительный, по-своему - по-монотонному - не лишенный вкрадчивости голос, долго напевавший одни и те-же слова, которые навсегда врезались в мою память:

Жанна жарит жало
Йя рэоргэ тили-кили
А Лиза лизала лыжи
Йя рэоргэ тили-кили
А Алла лакала лаву
Тили-кили кара-эва

Меня сразу-же заинтриговало это мудреное пение, то-ли потому, что я ощутил некую эмоцию, сродни азарту, стараясь не сбиться на скороговорке, то-ли оттого, что интуитивно чувствовал общность интересов с той системою или структурой, характер коей тут был озвучен. Я услышал шорох платьев, но на этом стоило остановиться подробнее, он был для слуха моего подобен благоуханию знойных звенящих небес и шуму листвы, шуршанию кукурузного поля, которое изнемогало от роскошного рева тысяч насекомых; и вот в эти милые платья была облачена полуголая черная девочка, блестящая от пота, разметавшаяся во сне или полудреме среди сточных вод и причудливых картонных упаковок, служивших ей домом.

Я забрался в ее логово, украшенное детскими черепами причудливейших форм, таких что сразу и не возьмешь в толк, каким должен быть мир, пригодный для жизни подобных исчадий - не то вместо всех измерений бытует в нем пять или шесть видов гравитации, не то двадцать времен на спутанные спицы свои нанизывают бисер исчезающе малого пространства. Насчет этих черепов история такая. Когда моя новая знакомая была немножко беременной, то хотела породить совершенное создание, но на десять совершенных приходилось одно уродливое дитя, которому она откусывала голову, а затем выплевывала голый череп. Я не мог не согласиться с тем, что совершенных созданий можно усвоить целиком, а несовершенных остается только обсосать и выплюнуть остатки.

Так или иначе, в течение долгих ночей, проведенных в логове, я выучился трем основным вещам, первая из которых останется в тайне, вторая-же заключается в правильной декламации священной яростной скороговорки, при помощи которой вызывается экстремальная дрема, необходимая для сна черной девочки; и третья вещь заинтересует, пожалуй, только узкий круг специалистов, будучи чистым академическим знанием, лишенным ценности без второй из списка вещи, а тем более без первой. Мне удалось взглянуть на волшебный и чарующий мир, созданный могучей магией воображения, о котором чуть выше, ее собственными гипнотическими глазами-каллейдоскопами, и я увидел совершенную пустоту.