Освобождение через репрессию

Рассматривая вынесенную в заголовок парадигму, заманчиво было бы незамедлительно уяснить, тем самым сломав ритм чистой и радостной игры, что нет никакой репрессии и нет никакого освобождения, но, тем не менее, мы попытаемся не настаивать на том, что это уже не меньше тысячи раз разъяснено.

Принятие освобождения через репрессию в качестве продуктивной методологии чревато следующими досадными умопостроениями:


1) освобождение является компенсацией за репрессию;

2) освобождение является наградой за прекращение репрессии;

3) физическое и психическое наказание, стеснение, силовое подавление личности, насилие над нею, понимаемые как неотъемлемые атрибуты репрессии, имеют эксплицитное и примерное значение в аспекте репрессии как таковой.

Девиантные умозаключения являются результатом того, что мы не до конца понимаем, что такое репрессия, не отдаем себе отчета в том, что концентрируем внимание на том значении, которое является вторичным, воссозданным профанным сознанием на основании недостатка подлинной информации об инициатических процедурах. Поневоле мы увязаем в BDSM-дискурсе, впрочем, у нас есть шанс успокоить себя тем, что это естественно, потому что, де, описания мистического переживания, на которые ориентируется современный исследователь, нет-нет да и вызовут у того подобные аналогии, поощряемые религиозностью.

Но нам следует осознать, что репрессия означает некую систематическую или регулярную, воспроизводимую совокупность условий или атрибутов достижения помрачения, топология которого располагает к конструктивному сотрудничеству между адептом и его инициатическим (демоническим) партнером, подобно тому, как небула, окутывающая храмовый холм, располагает к совместной трапезе участников культа и их богов. Не стоит путать репрессию с прессингом, нерегулярность или граничащая с чудом спонтанность которого подчеркивается отсутствием “ре-”, а также с депрессией, означающей отсутствие прилагаемого прессинга - такое отсутствие, которое, в виду возникающей разреженности создает эффект критического недостатка информации, а то, чего не достает, не может и претерпеть диссолюции.

Итак, следует говорить о том, что репрессия - это субститут и не примерный атрибут опустошения как организации хаотического промежуточного пространства. Конечно-же, нет нужды в таком случае настаивать на том, что ради метафизического освобождения человека его необходимо сначала посадить в тюрьму и потом внезапно освободить. Подвергнуть тяжким мукам, бичеванию, уничижению, физическому и психическому наказанию, а затем прекратить их - напрямую ли или дав истязуемому почувствовать буйство своего великого человеческого духа, якобы, срывающего с себя цепи. Здравый смысл подсказывает, что подобным образом нам удастся лишь клеймить контингент как “свой”, “прошедший (контр)инициацию” - если, конечно, наше представление о “своих” это представление о тупых забитых и необратимо деморализованных животных.

Будучи методом дрессировки, метод кнута и пряника не только не устраняет метафизического невежества, но и не освобождает от скованности условиями дукхи. Опускаясь до позиционирования санкционирующей предполагаемые методы освобождения инстанции как полагающей своей целью власть над бездушными статистами, которые в действительности не будут освобождены, мы искали бы способа оправдать и легитимировать насилие, идущее рука об руку с кажимостью освобождения того, кто его причиняет и санкционирует.