Оправдание искусством

Развитие внутренней и внешней цензуры, формирующей тесные рамки рабской поведенческой логики, и укрепление позиций корпоративных норм в общегражданском праве ныне приводит к одному любопытному феномену, а именно к тому, что искусство, понятое достаточно абстрактно или обходимое определением, становится фактором исключения из правил.


"Это не неприличное содержание, а искусство" - гласит современный аргумент, отвечающий на проявления правового произвола. На самом деле в частном порядке никто не отрицает того, что "это не порнография, а искусство". Все действующие лица понимают, что отказ в обслуживании - это отказ, у которого есть легкое и почти безболезненное объяснение, но он замешан на темноте, на страхе перед неведомым, на невыговариваемых предрассудках, волны взаимосвязей которых доходят досюда из бессмысленной и беспощадной нави. Запретительный императив исходит от абстрактной и анонимной инстанции, которой "вынужденно подчиняются" простые исполнители. Анонимная инстанция репрезентирует анонимную инстанцию, стоящую в дебрях тенденций между корпоративным правом и общественным договором. При том, что ни один человек на системообразующем уровне не виновен в своей роли коллаборациониста (каждый раб дукхи действует как загнанный в угол зверь), ответственность за претворение тенденций возлагается на исполнителей - не участвует в строительстве всемирной тюрьмы лишь тот, кто ответил отказом на предложение взять в руку мастерок, а значит ответил отказом на весь мир.

Возложенная на искусство оправдательная функция формирует пространство "отдушины", буквально облегчающей тяготы существования. В этом смысле искусство идет рука об руку ни с чем иным, как с коррупцией, ибо любая взятка в известной мере налаживает общность интересов между сторонами. Поскольку взятка, как правило, происходит в случае контакта гражданского лица с государственным чиновником, она облегчает страдания, уровень которых намечен противостоянием между населением и государством. Другим случаем взятки являются так называемые чаевые, они по сути не так далеки от взятки чиновнику, потому что чиновник является наемным слугой народа. Чаевые, переданные официанту под видом чаевых и судье под видом взятки представляют собой казусы одной и той же парадигмы. Это парадигма нарушения порядка.

Не важно, что именно обосновывает подачу чаевых - скорее всего, это соображение дополнительной мотивации слуги, мотивации, которая, если ее оценивать как личную, в подавляющем большинстве случаев избыточна и потому чаевые на самом деле идут не слуге, а в бюджет заведения. Так или иначе, слуга получает достаточно, чтобы не испытывать нужды в чаевых. Более того, бюджет заведения также не испытывает в них нужды. Не испытывает нужды в чаевых и слуга народа. Акт подачи взятки в обоих случаях является нарушением-вызовом, подразумевающим нарушение-ответ. Завершенный обмен нарушением устанавливает неофициальную связь, становящуюся частью общей круговой поруки. В общем и целом взятка является "хаком", направленным на то, чтобы обойти человеконенавистнические законы и таким образом снизить градус социальной напряженности, равно как и готовности к гражданскому неповиновению.

Снижая остроту противостояния между населением и властью, взятка со временем способствует ослаблению того и другого, примером чему служит советский строй второй половины прошлого века, при котором взятка проницала все уровни социального взаимодействия. Взятку получали чиновники, учителя, врачи и кто угодно в зависимости от актуальной диспозиции, которая могла бы наделять фигуру властными функциями. Размытие границ и размягчение нравов, обобщаемые как "эпоха застоя", привели к параличу и неспособности к действию в конфликтных ситуациях. Серьезной ошибкой первых лет постсоветского периода, помимо отсутствия воли к решительной люстрации, стало манкирование полной легализацией взяток. В правовом государстве взятка, если ее невозможно искоренить, должна быть открытой, прозрачной и составлять неотъемлемую часть бюджета заведения, а гражданин должен с горечью понимать, что квитанция о взятке не гарантирует исполнения тех его желаний, которые входили бы в противоречие с конституцией, в частности, с концепцией равенства перед законом. Формирующаяся таким образом дистанция между гражданскими лицами и государственным аппаратом служит залогом напряжения, поддерживающего систему в здоровом тонусе.

Сказанное справедливо и по отношению к оправданию искусством - с той разницей, что эта форма нарушения в советский период была практически неизвестна, скорее всего, потому, что вредные для государства потребности населения и власти во взаимном сближении полностью покрывались взяткой. В этом отношении существовал резкий дисбаланс, который, в виду продолжения традиций взятки в постсоветской России, не сбалансировался "на среднем уровне", но, напротив, привел к девиантному росту показателей второго, отсутствовавшего прежде элемента.

Оба элемента - взятка и оправдение искусством - являются разрушительными для гражданского общества и государства. Формируя правовой беспредел, они вводят социум в состояние перманентного паралича. Иллюзия инфантильной легкости, с которой может быть обманут закон - как со стороны власти, так и со стороны населения - идет рука об руку с упрочением стокгольмского синдрома, при котором порабощенная масса оставляет всякую надежду, кроме надежды на своего рабовладельца.

На примере нашумевшего процесса Pussy Riot, с самого начала вынесенного за пределы правового и конституционного дискурса, можно проследить триумфальное шествие идеи оправдания искусством. Дело в том, что "искусство" здесь совершенно не при чем - с точки зрения закона "искусство" и "не искусство" являются равноценными сигналами, приводящими к механическому переключению триггеров. Говорить об "искусстве" в контексте оправдания столь же нелепо, как класть палец под иглу швейной машинки и на кофейной гуще предугадывать результат этого действия. "Искусство" с одной стороны и "чувства верующих" с другой формируют в антиконституционной комедии замкнутую петлю абсурда, делая невозможной какую-либо осмысленную реакцию со стороны того, кто по какой-то причине ожидал увидеть цивилизованный судебный процесс. Не говоря о том, что все это бесконечно далеко от правового дискурса, "искусство" и "чувства верующих" являются компонентами необратимо контринициатической культуры - компонентами, которые очень близки между собой и очень далеки от того, что понимают под искусством цивилизации инициатического стандарта.

Поэтому в контексте "искусства" и "чувств верующих" нет никакой возможности сказать: "давайте определимся, что нам милее - благоговение служителей закона перед магией или принятое на западе равенство всех перед законом". Аналогичным образом неправомерно было бы говорить о "жертвенном кризисе по Жирару", потому что жертвоприношение в современном мире сводится к сливу лишнего материала и не приводит к ритуальному результату, если под таковым не понимать бессмысленной братоубийственной бойни и дальнейшего уничижения народных масс. Мы имеем дело с марионеточным представлением, история которого насчитывает тысячелетия, а все действующие лица и концепции не имеют будущего. Будущее имеет только демонопоклонник, ни на шаг не отходящий от генеральной линии, начертанной колыбельными демоницами. Будущее сегодня имеет только субъект демонической унии, постулирующий полный примат праедестинации над солиптической реальностью и отрицающий множественность. И будущее имеет безымянный утопленник, потерявший голову и познавший безмолвие в компании владычицы богом забытого пруда.