Зловещее и панический ужас

Есть явления, которые традиционно называют зловещими, но давайте условимся, что это наименование используется как иерограмма, задача которой состоит в указании на должный модус почитания - почитания пустоты. Когда говорят о "зловещем", это должно быть ничем иным, как когда говорорят о "деревьях" или о "журчании ручья". Говоря "деревья", мы оставляем за собой считать, что это достаточное основание, которого для любого физически и психически здорового существа вполне достаточно для построения той канвы, которая с какой-то, мало волнующей нас, целью они считают нужным создать, сотворить и вообразить как медитативную канву для чего-то еще, что в свою очередь сотворят, создадут и смешают в каких-то одним им интересных пропорциях. Таким образом психо-эмоциональный феномен "зловещести" имеет в себе нечто определенное, хотя на самом деле не отличимое от пустоты, так-же как произношение слова "зловещее" полностью и абсолютно неотличимо от безмолвия - как и всякое правильное произношение, оно лишено как собственной интонации, так и отзвука.

Давайте условимся, что возможно думать лишь о двух предметах одновременно, но только если оба достаточно близки к собственной чувствительной мембране, растянутой на спицах и разного рода шипах. Определенное сомнение в таком случае вызывает возможность понимания "зловещести", в-противность, например, паническому ужасу или священному сладострастию, которые не могут быть чужды агхорическому адепту.

Поэтому говоря о "зловещем", например о зловещем экзистенциальном цикле существ Хаоса, благородный адепт выражает надежду на то, что используемые им общие термины в-общем имеют обшеупотребительное значение, которое сам он может почерпнуть из средств массовой информации, из кинофильмов и из любого другого чужого опыта, вследствие чего уполномочен вызывать это. Естественно, что в его понимании "зловещее" неизбежно означает ровно противоположное зловещему в контексте ложного инстинкта самосохранения, также как панический ужас не вызывает у него ничего иного, кроме некоторого проблеска энтузиазма, желания пойти навстречу источнику пленительных облизывающих мертвенными языками мурашек и войти в круг зловещего интереса.

На самом деле он сам является воплощением принципа зловещести; это он - тьма, лижущая холодными безмолвными языками и пробуждающая невыразимый панический ужас, затмевающий все рассудочное, все рациональное, а также нерациональное, которое растворяется близящейся гранью горизонта событий, окончательным и необратимым порогом, который олицетворяем субъект-носителем агхорического императива, ум которого безпроглядно темен, сознание неподвижно, а природа чужда самой природе всех тварных миров; само явление воплощенного агхорического императива тождественно наступлению непроявляемого, отсутствию, воцаряющемуся наподобие скалы, которая тут всегда была и никуда не уходила, чертогам - лицам стен настолько чуждых, что только Смерть, как может показаться, способна породнить с ними тех, которые не были порождены ею и не жили в ее сладострастных объятиях.