За цветами

Перемещаться между мирами под видом скелета, да-да, обыкновенного скелета я научился в далеком 1813 году, после чего пространство и время утратили для меня то значение, на которое с апломбом всякий раз указывают горе-специалисты, полагающие, будто бы двести лет срок не ахти какой. Еще какой ахти какой - особенно если идти по прямой, а не плутать, чего вам, простофилям, тоже, конечно, растолковать не сумел бы и куда лучший писака, чем я. Если на пальцах, то, плутая, мы уподобляемся подножному корму вроде таких, как вы, двигаясь же по совершенно прямой линии, переходим в облике скелета многие чудесные трансформации, останавливаясь на почтовых станциях и обстоятельно пируя среди гостей, деля с теми зрелище, что открывается оттуда на прошлое, равно как и на настоящее с будущим. Это на самом деле проще пареной репы, а все вы не более чем опилки, из коих складывается и раскладывается узор.


В начале девятнадцатого столетия город наш подвергся набегу французских варваров, от рук которых я, тогда простая торговка цветами, пал совсем обыкновенной смертью. "О боже мой, на этой планете тоже есть смерть." - Было моей последней мыслью и, как оказалось, счастливая закономерность тут была на моей стороне, потому как, чуть заслышав сказанное мною в простодушном порыве, ангелы божии подхватили душу мою и принялись играть ею, словно мячом. Их противники, демоны преисподней, стали отнимать душу, которая переходила от одних к другим. Позднее я узнал о том, что на моем месте должен был быть никто иной, как Иоганн Вольфганг фон Гете, который, стало быть, ждал этого дня и обо всем договорился, а фразу придумал такую, какую, по его скромному мнению, ни за что нельзя было высказать случайно. В этом он ошибался и я запросто угадал пароль, открывший врата чудесного преображения. Другой ошибкой Гете было то, что, отягощенный привязанностью к материальным ценностям, он ни о чем в тот день не помышлял, кроме своей библиотеки, коею варвары, не стыдящиеся никого и ничего, разносили в пух и прах. Однажды, вернувшись в далекий 1813 год, я основал поселковое общество вольных стрелков, дабы те в веках противостояли вражеским нашествиям и не давали в обиду таких, как, ха-ха-ха, я.

После того, как дьяволы и ангелы наигрались душенькой моею, ее бросили истекать остатками духовной силы, которая для существ неба и земли была столь незначительной, что и собирать ее не было никакого резона. Лежал я в полном сознании не помню уже сколько и местность вокруг была неприютной, но самое страшное было в ней то, что она была.

Тут, на мое счастье, может через час, а может через сто лет, испарения моей души привлекли внимание заблудшей падальщицы из тех, перед которыми закрывают двери благородных домов Небесной Калькутты. Падальщица же та страсть как любила цветы, а после смерти мы отчасти превращаемся в то, чем занимались во дни нашей жизненности, и вот я, напомню, тогда простая торговка цветами, стал излучать свет, видимый только этой заблудшей, истощенной, продающейся распоследним рикшам за объедки падальщицы. Брякнулась она на голые скалы. Потом взлетела - прицелилась и снова брякнулась. Уже поближе, но не на тот континент. Помотала головой и в бешенстве полетела по геостационарной орбите, закружила планетку бедную в обратную сторону. У неуравновешенных персон бывает склонность к импульсивным формам выражения гнева. Побесившись вдоволь, разъяренная падальщица закрыла глаза и - будь что будет - камнем брякнулась в третий раз. На сей раз прямо в точку - меня прям изогнуло от боли, пронзило всю душу, ведь у души есть точка, на которую стоит лишь нажать, заболит, забоится, завертится, как на вертеле. Именно в такую точку и угодила падальщица. На лице же у нее было написано счастье и принялась она, урча от наслаждения, нежиться на останках моей души, кататься, как неоперившийся детеныш неведомого чудовища - то хребет изогнет дугой, то замашет в воздухе копытами и когтистыми лапищами, то искромсает меня тысячью бритвенных лезвий.

Долго ли, коротко ли, набесновавшись, она прилегла отдохнуть - лежала с открытыми глазами, мечтательно обводя рельефные губы языком. Я наблюдал за тем, как восстают империи и целые миры погружаются в непроглядную ночь, светила небесные меняют свой ход, и не шевелился, ибо тогда мне стало понятно, что нет ничего дороже покоя в предельной близости к тому существу, которому ты не безразличен. Я ощущал ее запах, запах охотницы безвестных глубин преисподней, вечно бегущей, неугомонной, преследующей и преследуемой, но теперь дремавшей со сверкающей сытой слезою на прикрытом третьем веке.

Затем она предложила мне заключить пакт - я буду вечно снабжать ее цветами, она же в обмен удалит мое кодовое обозначение из книг живых, разрушит связи и поглотит сознание.

-Возможно ли такое? - Вопрошал я, в ответ на что бесовка одарила меня долгим взглядом, полным непонимания. Затем она закатила глаза и томным голосом сказала:

-Мне придется многое испытать и преодолеть ловушки, расставленные на пути, но я обещаю, что прокрадусь в хранилища скрижалей и превращу в пыль всякое упоминание о твоей душе.

В тот момент сказанное ею показались мне верхом недостижимого.

-Сознание твое я поглощу и оно отныне будет выходить вместо меня на охоту. - Продолжила обольстительница.

-А буду ли я помнить о своем прежнем существовании?

-Хочешь знать, будешь ли помнить о себе? - Она оскалилась. - Начнем с азов... Уния выгодна обеим сторонам, что и лежит в основе любого пакта. Если высшее поглощает низшее, то для последнего эта выгода заключается в самом факте поглощения. Помнить, конечно, будешь, так же, как я помню о том, какие опыты ставили надо мною бессердечные стражи во дворах да казематах всенизшего... Как гнали меня из дворца, как ловили за хвост и решали проучить за украденный из мышеловки кусок черствого сыра. Я помню и то, какого вкуса были медовые соты в день, когда еще не было сотворено пчел. Трудно ли мне помнить и о тебе?

Она была права и я в конце концов нисколько не жалею, что согласился, напротив, ужасаюсь иного и стараюсь вовсе не думать о другом варианте.

Итак, вернемся к нашим могилам. От тяжелого, но в то же время легкого сна меня пробудил удар по земле, а если говорить совсем уж точно, сквозь землю. Острие прошло в сантиметре от моего плеча, заставив вздрогнуть. Одновременно с этим поверху пронеслось и продолжило затем носиться что-то тяжелое, но тяжелое не той тяжестью, что присуща домашнему скоту, а словно бы полю для игры в петанк прыгали беременные дьяволицы, решившие с завязанными глазами сыграть в догонялки. Так или иначе, наверху шли военные действия. "Совсем не так представлял я себе загробный покой." - Сострил я, хотя и понимал, что в суматохе на ловкий ход моего словосложения никто не обратит внимания. Я достаточно богат для того, чтобы позволить себе совершенно бескорыстно подарить миру вечный афоризм.

Отряхнув с костей землю, я огляделся - вокруг не было ни души, если не считать двадцатку-тридцатку беспокойных привидений, достаточно сообразительных для того, чтобы, преследуя покойного, не оказываться в пределах его досягаемости. Дурная голова ногам покоя не дает, обращаюсь я к ним, но разве их проймешь? Единожды получив инструкцию окружать могилу или смертный одр злого праведника, который, по их мнению, виновен во всех неприятностях неба и земли, они до последнего вздоха будут ее бесхитростно выполнять.

"А ну, пошли отсюда, кыш." - Я нахмурился, пощелкал челюстями, изображая крайнюю степень негодования. Затем наклонился, чтобы поднять кусок надгробного камня. Привидения отступили и в нерешительности замерли на должной дистанции. Уйти насовсем они не могли - их этому не учили.

Земля затряслась от удара, когда в шаге от меня приземлилась виновница суматохи - высокая, ощеренная лезвиями дьяволица. Она покосилась на привидений. Потом перевела взгляд на меня и покачала головой.

-Ты до сих пор не одет. Не хорошо. - Промолвила она, имея в виду мою скелетообразность.

-Я же только что восстал! - Воскликнул я. - Моя принцесса, вы и сами иногда бываете неодетой, и значит должны войти в мое положение!

Эти доводы, кажется, сумели убедить бесовку. Та ловко дернула меня за запястье и потащила - в одно мгновенье мы достигли усыпальницы на краю кладбища и тут меня прям задела за живое ее забота.

-Сейчас подберем тебе королевские одежды. - С этими словами, звучавшими задумчиво, дьяволица принялась разносить в пух и прах саркофаги, выбрасывая из них кучи пыли. Пыль она с некоторой брезгливостью копытом смела в середину склепа, после чего обильно полила слюной и скатала в шарики. Из них осторожно и очень искусно сделала лепешечки. Я тут же с умным видом, делая над собой усилие, чтобы не расхохотаться, начал прикладывать эти лепешки к ребрам, давая каждой несколько секунд на то, чтобы прирасти. Одевание заняло почти час, но затраченное время стоило того.

-Теперь совокупимся на могилах павших королей. - Спокойно сказала принцесса. Я с деланным недоумением поднял брови.

-Для этого ли я восставал из глубин преисподней? - Мои слова, конечно, влетели в одно ухо, вылетели через другое, потому что нам обоим была очевидной полезность регулярного секса на могилах павших королей. Плоть то моя без этой формальности была мертвой, нам же хотелось, чтобы была она живою. Вот так.

Пружинистой походкою вышел я из ворот кладбища, как бог весны, да направился собирать цветы по полям. Деревья же на пути у меня освещались кипенью, травы приподнимались из серого месива, ибо тянулись они к воплощенной жизни и нет в мире ни под солнцем, ни под луною ничего более живого, чем силою магии облаченный в прах и оживленный скелет.

-Не нужно, не благодарите меня. - Я натянуто улыбался и деликатно отмахивался от подношений. Мне было не привыкать к поклонению, которое неразрывно связано с демонической харизмой, но я уже давно не даю объяснений насчет избыточности любого проявления благодарности. Видите ли, для живых их жалкий мир был практически всем и они лишь с известной натяжкой могли бы воспринять правду, заключающуюся в том, что в этом мире мне интересны только цветы. Для меня ваша "планета" не более чем безликий убогий балкон или садик, в который я попал через чужую квартиру, номер которой нашел на салфетке в кармане истлевшего сюртука.