В плену перьев

Эта пылающая деревня отличалась от предыдущих, в которые приходилось входить немецким войскам в тщетной надежде успеть предотвратить поджоги, осуществлявшиеся комиссарами. Усталые солдаты зримо преобразились за несколько недель войны, как будто побывав в аду - буквально в самом пекле, где все помыслы их спеклись да посерели, а воспоминания об иной жизни, которая могла бы существовать вне военной гонки, поблекли, превратившись в обшарпанные фотокарточки и заняв место в походных альбомах.

Пламя отразилось на окаменевших лицах пехоты, озарило щеки миловидных солдатских жен, которых, по стародавним традициям, германцы брали с собой в поход, проблеснуло в очках подтянутых, но все же тронутых ужасом офицеров, внимательно инспектировавших разрушения, учиненные сталинской военщиной. Но это пламя было не таким, как прежде - могло показаться, что оно не походит и на все те грядущие огни, которые недоброй пеленою озаряют путь к Москве, жаждущей освобождения, и дальше - ко Владивостоку, где немецкий солдат наконец сможет вздохнуть с облегчением и пожать руку вежливому и предельно политкорректному японцу.


В мешающую продвижению сухопутных армий деревню была направлена группа офицеров вермахта. Первым, что бросилось им в глаза, были почти безвольно бродящие фигурки солдат, скорбящих о том, кого не удалось спасти; здесь все завершалось, как в тупике, где нежданно очутился страник, исследовавший тесные лабиринты преисподней.

Но тяготами солдатскими займется корпус психологической реабилитации, мобилизованный по личному приказу имперского канцлера и высланный в загадочную деревню. Офицеров же должны были занимать куда более серьезные вещи.

Языки огня оказались красными и желтыми птичьими перьями, за каждым же из них находился карлик. Эти карлики, которых изначально было не разглядеть, занимались тем, что укладывали перьями крыши да затыкали щели в бревенчатых срубах. Они были столь увлечены своей работой, что не придавали значения появившимся гитлеровцам.

В центре "горящей" деревни заместо дома советов или же ратуши, на которую питали надежду некоторые из солдат, мечтавшие кто справить документы (на фронте солдаты бывают меняют фамилию или пол), кто разузнать последние известия с родины, находилась приземистая черная баня, в которой мылся один с виду немощный старик. В мытье его было нечто - и даже не одно нечто, а много чего странного. Например, понаблюдав за ним, вы отметили бы, что, заканчивая мытье, он приступает к нему снова и снова с самого начала, вокруг же него ходят карлики со стройными карлицами, повторяя певучие припевки: "тили-тили, трали-вали", от коих совершенно мутится в голове у несчастного пожилого человека. Во-вторых, и это, может быть, самое главное, моется дедушка не водой, но теми же перьями, которые при этом свой цвет наичудеснейше меняют, дабы походить на воду из шайки, в коей был вымочен березовый веник.

-Я, - говорит старик, - товарищи офицеры, пребываю в растерянности, ибо не помню, как дожил до преклонных лет.

Офицеры же, снимая фуражки при входе (боятся запачкать верх о сажу), почти беспомощно останавливаются, теряя всякое представление о военной целесообразности. Так и стоят, слушают старика, человек десять столпилось в тесной баньке, а стариковы то губы не приоткрываются, когда он произносит речь.

-Вчера еще был я гимназистом несмышленым, - продолжает старик, - а нынче сколько годков минуло, не счесть, я даже побаиваюсь думать об этом, потому что опасаюсь, что лет триста. Вы скажете, херршафтен, что люди стока не живут, вот-вот, я об этом и твержу, пытаюсь вам растолковать. Сегодня думаю, проснувшись и открыв глаза, что пойду-ка я по своим молодецким делам, но тут меня бьет током - я вижу, что сижу в этой бане, и мне невдомек, как я досюда дошел. Может просветите неграмотного? Вы же заканчивали университет?

Офицеры переглядываются и понимают, что у всех пересохло в горле. Просят принести им попить - и услужливые карлики тотчас тащат графины. А в тех графинах тоже птичьи перья, но цвета такого хрустально-янтарного. Принимаются офицеры пить и нахваливают освежающее, по их мнению, зелье.

-Я бы почел за честь, коль отведали бы вы вместе со мной картошечки в мундире. - С улыбкой обращается к ним старик.

-Ja-ja, Kartoschka! Kartoschka vmundire! Kartocha rassyptschata! - В среде офицеров нарастает живой интерес, звякают ложки, вынимаемые из походных котелков. Пока карлики вносят подносы с картофельного цвета перьями, парочка карлиц ловко взбирается на появившийся стол и демонстрирует завороженным гостям профессиональный танец живота.

Но среди десяти офицеров был один - девятый по счету - он с отличием закончил академию гитлеровской молодежи и показал чудеса самообладания в самых трудных, зачастую безвыходных ситуациях, например, когда всех его сверстников буквально мутило от омерзения на сеансе просмотра кинохроники зверств сталинизма (сталинские палачи издевались не только над малыми детьми, лошадьми и собаками, но и над простыми грызунами - их развлекали страдания как таковые, заради которых жгли они заживо и свежевали любую тварь ходящую на двух ли ногах, на четырех или плавающую в воде посредством хвоста; особым шиком в застенках НКВД считалось грубыми нитками сшить дюжину невинных медуз и медленно поджаривать их, отпуская пьяные, сальные шуточки и гогоча в присутствии женщин и детей, коих принуждали сквозь слезы наблюдать за пытками), Девятый (Nummer Neun) стискивал зубы и, поигрывая скулами, находил в себе мужество громогласно сказать "нет" и сильной рукою выключить проектор, за что снискал он любовь и славу. Итак, этот Девятый, наблюдая за мороком, поглотившим его коллег, сам оставался в здравом уме и мало-помалу приходил к выводу о необходимости применить военные знания и умения, дабы вызволить не столько офицеров, сколько ни в чем не повинного цивилиста, защищать которого повелевал кодекс чести гитлеровского молодого человека.

-При помощи перьев волшебники-пустозвоны охмуряют, как опиумом, разум добропорядочного человека. Эй, волхв-преступник, выходи на честное соревнование! - Молвил Nummer Neun и сложил руки на груди.

Что тут началось! Стены заходили ходуном и послышался треск: с небес посыпались черные-черные, как сажа или воздух ночи, перья. Но это цветочки. Дальше будет больше: из метели маревеющей выступает фигура - темная, высокая, не то тощая, не то невоплощенная - не то мужская, не то женская. При одном взгляде на эту фигуру у Девятого не осталось сомнений в том, что соревнование супротив оной будет не то чтобы нечестным, а чем-то совершенно неудобным, нескромным и неприличным - нельзя выступить простому офицеру, пусть и отличнику гитлеровской подготовки, против пассажира, занявшего почетное место в утлой лодке, следующей из небытия в небытие.

Так мол и так, объясняет фигуре Nummer Neun, мы с товарищами расследуем причины горящей и негаснущей деревни, потому как армия всегерманского Рейха стоймя застоялась за нашей спиною и сам Предводитель ждет нашего доклада, изучив который, он сможет разработать наиболее гуманный план обхода данного населенного пункта. В наших интересах самое мирное решение проблемы.

Фигура же, выслушав повествование Девятого, обращается к тому со следующими словами:

-Двадцать семь тысяч лет тому назад жил один праведник на земле, ходил среди людей и проповедовал идеи правового гражданского сознания, как Мы его тому учили. И вот подле палатей его решили муниципальные власти отремонтировать дорожное покрытие, и снесли фонари, и раскопали улицу, и вырыли ямы весьма глубокие. И упало в эти канавы немало безвинных душ, и зарыли со временем - в свой черед - обратно их, и покрыли ровным асфальтобетоном, и нанесли разметку, и поставили на место фонарные столбы, и уложили шашечки пешеходных дорог. И наступила ночь, и зажглись фонари - и увидел тот человек, что фонарь один стоит не на своем месте, и свет от фонаря падает в спальню к нему, и печаль весьма сильная наполнила сердце его.

Темная фигура влажно прошелестела, сделав величественный жест, знаменующий собой драматичную паузу, а затем продолжила:

-И обратился он к Нам с молитвою, говоря так: поистине, знает человек, за что бороться ему в жизни своей, и борется он супротив произвола властей, и выступает на сходки протеста супротив подлога, и пикетирует избирательные участки, на которых свило гнездо жульничество и любого рода порок. Но что же делать ему, когда слишком много света от лампады низвергается в опочивальню его?

-И отвечали Мы так: не в великом протесте правовое сознание, но в малом преодолении. Не тот право имеет, кто выходит на большую сходку, а тот, кому во всякой мелочи послушны слуги. Человек, человек, ты благословен, потому что Мы владеем силой изменить реальность на уровне прототипов, и низкая магия слуг всенародных - ничто перед Нашей силой; так не подавай же жалобы в муниципалитет, а взмолись о том, чтобы перестало светить, ибо ты имеешь право. И Мы дланью Нашей перекроем светило твое.

-И с верою принял человек от Нас благое вещенье и взмолился, чтобы Мы перекрыли свет. Поистине, если Нас попросить, Мы дадим в тысячу раз больше, ибо имеющий право - имеет все право сразу, и малое, и большое право, и все целиком. И стало так, и навели Мы морок великий, славный, темноту многообразную, в которой сама вечность. И забыл человек под эгидой Нашей о невзгодах былых, и времени больше не было, и ему не нужно было умирать.

Nummer Neun очень внимательно выслушал слова всемогущей фигуры и покачал головой.

-Велик золотник и весьма дорог. - Почтительно заметил он. - Правильно ли я понимаю, что товарищей моих боевых уже не вытащить на свет божий?

-На свет божий - никогда не вытащить, никогда, ты прав, прав, ибо охмурило их ладным движением хоровода сего. - Благосклонно промурлыкала тень, смещая октавы и полутона на демонический манер.

-Что ж, позвольте мне одному остаться в здравом уме...

-Дозволяем, оставайся ты один!

-...и донести все нашему Предводителю в имперскую канцелярию.

-А вот это находится в противоречии с тем, что Мы для тебя уже сделали. - Исчезая в смятенных перьях, подытожила теневая фигура.

В тот же миг вышел Nummer Neun из баньки и видит вокруг себя просторы довольно великие и непаханные целины - леса титанические, по коим бушуют примордиальные ливни да грозы, а промеж стволов носятся буйволы наперегонки с тиранозаврами и гигантскими саблезубыми птицами. Как было ему предсказано, стал он один-одинешенек и от того дня вся земля была ему отдана, и стал он нарекать каждую вещь и давать имя каждому созданью, встреченному на пути.