Дьявол в дверях

В юности мне выпала честь познакомиться с удивительным человеком, периодически менявшим свое имя, для чего, как станет ясно, были у него весьма основательные причины, а не то чтобы у лиц художественного склада, которые любят устроить перформанс.

Знакомый мой стоял одной ногою в могиле, другою-же не вылезал из ада, и именно он научил меня красить волосы в цвет седины.

"Лучше поседеть еще в юности, пока это приносит тебе удовольствие. Потом ты привыкнешь ко всему и уже не сможешь оценить превращения. Даже поседев за одну ночь, проведенную среди дакинь, ты не удивишься тому всем своим сердцем, но останешься каким-то образом отрешен. Зачем-же доводить до такого?"

В промежутках между подобного рода наставлениями он исчезал, уходя в особого рода расселину в земле, из которой появлялся уже другим человеком. Вот с расселиной-то связана и сама история моего первого знакомства с этой выдающейся личностью, ведь в молодости я увлекался велоспортом, и как всякий спортсмен, подолгу посвящал себя тренировкам. Что греха таить, я исколесил с черным боевым рюкзаком за плечами всю нашу необъятную страну, побывав и у южных ее рубежей, где бесится песчаная буря, и постояв на побережье северного моря, плевавшего мне в лицо ледяной соленой окрошкою.

Я привык располагаться на ночлег у разбитых остовов древних судов, и ночью у костра бывало часами как завороженный следил за всполохами радиоактивного сияния, вдумчиво слушая бесконечное стрекотание громоздкого архаичного счетчика в те долгие часы, пока капля за каплей набиралась чашка малопригодной к питью воды, тем не менее сладкой для гортани после многочасового дневного пробега.

Однажды тенистый овраг показался мне надежной защитой от жестких лучей ночного светила, которое пробуждало чудовищ, я добыл немного огня и приготовился к чтению обрывков газет, не придавая значения тому, что овраг уходил вдаль, погружаясь во глубь, в коей раскатисто ворковало вечернее эхо. Ближе к полуночи веки мои стали смыкаться и я уже готов был с головой уйти в мир снов, как вдруг к величайшему моему удивлению со стороны расселины послышался шум шагов, обернувшись на который, я заприметил высокого старца, сошедшего с художественных полотен многовековой давности.

Он приветствовал меня кивком и сразу-же сделал рукою в воздухе предостерегающее движение.

-Я не прошу у вас милости. - С выражением произнес старик, подняв вверх тощий указательный палец. - Вы думаете про себя так: ко мне подходит таинственный пожилой человек, чтобы спросить дозволения присоединиться к трапезе; мне нельзя отказывать ему, а напротив, я обязан поделить надвое одну из последних питательных галет, которые, ей-ей, сейчас на вес золота. Вы думаете так, не отрицайте, - и вы ошибаетесь, потому что этот к вам вышедший из темноты пришел не с просьбами, но с дарами. Он принес вам сдобных булок, еще пылающих жаром, дразнящих ноздри и вызывающих обильное слюнотечение!

С этими словами старик без колебания присел у костра и вынул из заплечного мешка несколько действительно сдобных булок, при виде которых я не смог сдержать возгласа изумления, потому что уже давно не видел хлебопекарни.

-Вы, наверное, спрашиваете себя, откуда у этого удивительного старика взялись хлеба? Что-же на это ответить? Ответ не может быть изложен простыми словами и выглядит не столь однозначным, но я попробую изложить его. Понимаете-ли, мой юный друг, извините, если обращаюсь к вам с отеческой заносчивостью, но я так привык; итак, мой юный друг, эти хлеба захватил я с собой из далекой страны, откуда держу свой путь. Изначально, впрочем, хлеб был только один, и тут мы с вами уже видим первую когнитивную сложность из тех, о которых я говорил, приступая к рассказу. Как удалось мне разделить хлеб на несколько одинаковых его копий? С рациональной точки зрения - никак, но я не буду доказывать вам обратного. Это ниже моего достоинства.

Сказав так, старик поджал губы и уставился в пространство над костром. Я не решался прерывать его молчания и терпеливо ждал продолжения истории, а спустя минуту или две старец неожиданно присвистнул и покачал головой, а затем, приподнявшись, подался вперед, театрально взмахивая рукою, словно обращаясь к кому-то, находившемуся по другую сторону костра.

Затем он покосился в мою сторону и сказал:

-То, что вы не видите их, - совершенно неважно. Запомните, единственное, что ценится, это видят-ли они вас. Много лет тому назад...

Он вцепился зубами в край сдобной булки и принялся жадно жевать, поблескивая белками оживленных глаз, потом протянул мне кусок.

-Много лет тому назад, - продолжил он спустя некоторое время, - этот мир был полон и богат. Существовали понятия времени, века сменялись веками, очень много людей жило само по себе. Сейчас вам кажется невероятным, но факт: место, где мы находимся, лежало в центре густонаселенного города, тут повсюду сновали так называемые автомобили, проезжали трамваи, троллейбусы, электрички метро, бегали толстощекие дети с разноцветными воздушными шариками. Но вы даже не знаете, что это такое - воздушные шарики, не так-ли?

Я кивнул, чувствуя, что нахожусь на пороге великих открытий.

-У каждого человека были сотни тысяч своих вещей - наподобие этих ваших пожиток в рюкзаке и скромного велосипеда. Таких велосипедов каждый мог иметь по десять штук. Но это еще не все - в своеобразных каменных горницах уединялись люди, там хранили они немыслимые сокровища, сотни тысяч разных вещей в самых разных пропорциях и вариантах. Они расставляли их вдоль стен... Знаете, что такое стены? А...

Старик проникновенно вздохнул и махнул рукой.

-Конечно не знаете, но это не важно. Они ставили предметы вдоль стен, размещали их на так называемых полочках, оставляли на фарфоровых умывальниках. Это могли быть совершенно с их точки зрения неважные вещи - тюбик зубной пасты, тарелочка овсяных хлопьев или научная книжка. Обо всем этом вы не слышали. Вы не поверите, если я вам скажу, что своими богатствами они не хвалились друг перед другом, и даже не выставляли напоказ, а совсем наоборот - прятали лишние вещи в так наз. шкафах, в ящиках стола и совершенно невообразимых местах, куда никогда не проникал луч солнца. Но все это неважно...

Он вдруг замолчал и побледнел.

-Это все с самого начала казалось мне неважным, и более того, вызывало почти ощутимое отвращение. Я мог часами, как завороженный, смотреть на обыкновенную баночку шампуня, чувствуя, как мелкие волосики на моей коже встают дыбом от ужаса. Я еще не знал ни того, что каждая вещь - суть врата ада, ни того, что количество вещей не имеет значения, но твердо решил выяснить правду, а если потребуется, то и принести ей жертву, какую она захочет. И, о Боже, как я оказался прав! Зачем нужно было столько лет терпеть, столько сдерживаться, если с самого начала существовала возможность вызвать демонов преисподней?

-Вам это может показаться каким-то сатанизмом, - старик подозрительно посмотрел на меня, - но я говорю о материях высокой, чистой метафизики. Только демоны преисподней, если поклоняться им и лизать им копыта, способны научить элементарным вещам. Когда вы видите закрытую дверь, вы можете сетовать на то, что углы ее неудобны и все ходят в синяках от острых дверных ручек; но если дверь открыта, игра начинает казаться вам честной, не так-ли? Мне была дана власть отменить все вещи, и я это сделал.

-Так значит... - Я серьезно стиснул зубы, пытаясь угадать, к чему клонит старик.

-Вы правы, мой юный друг, - он улыбнулся, обнажая ровные ряды ослепительно белых зубов, - это все уничтожено именно мною. Для вас это не лишено драматизма, вы считаете, что уничтожение цивилизации с неизбежностью занимает того, кто за него в ответе, кто в ответе за боль вашего рода, потому что и дикарь, не умеющий открыть и закрыть дверь, но склонный оставлять в ней свои любопытные пальчики, несомненно негодовал бы, а вы открывали и закрывали дверь - открывали и снова закрывали. Но...

На его лице возникла мимолетная гримаса душевного смятения.

-Нельзя отрицать того, что каждая дверь - это очень сильное произведение. Нелегко справиться с чувствами, присутствуя при творении миров, равно как и разложении на субатомные частицы целых вселенных со всеми сложнейшими их компонентами. Я не выдержал тяжкого, противоестественного дара, возложенного на мои плечи. Когда я немножечко проникся необратимостью, безысходностью, абсолютной безапелляционностью свершенного, то не стал задерживаться в пустыне. Я не подал руки помощи сироте, который ползал среди прогорклых руин; не утешил тех, которые искали хотя бы минимальную замену потерянным вещам, отнятым у них непомерно высшей силою. Можете назвать меня негодяем, но я покинул ставшее неуютным место - и сделал это не потому, что разум мой светился спокойным льдом бесстрастия, а напротив - от избытка чувств. Если бы я остался... то наверное поселился бы вон в той стране блаженных. Впрочем, ее не видно отсюда. Так или иначе, заскучав, я принялся бы вызывать вещи - те, которые уже уничтожил. Понимаете-ли, они уже не пугали меня, я хорошо знал, что за ними стоит - можно даже сказать, что не видел их в упор как таковых! И я стал бы населять пустыню вещами. Кто-то меня за это ненавидел бы, другие обожали. Однако, ситуации суждено было развиться по-другому. Перейдя порог, я уже не мог вернуться к тому, чтобы заскучать по вещам.

-Однако, что-то заставляет вас возвращаться сюда, а ведь путь из преисподней неблизок... - Решил я уточнить, но старик раскатисто рассмеялся.

-Имеющий глаза да увидит! - Воскликнул он. - То, что страна далека, ничего не говорит о пути. То, что я появляюсь - раз в тысячу лет - ничего не говорит о том, что это здесь присутствующее может быть заставлено появиться. А вы что подумали?

Его лицо сделалось похожим на каменную маску и он опять уставился поверх костра, словно бы внимая невидимому оратору. Время от времени он кивал, а потом заскучал, отвлекся и принялся ворошить каблуком пепел. Не обращая на меня ни малейшего внимания, он отщипывал кусочки булки и ловко бросал их в огонь, долго наблюдая за тем, как те обугливаются.

-Сейчас мое присутствие требуется... в другом месте. - Одними губами произнес он и поднялся, завис в нескольких футах над землею, после чего, сложив руки на груди, плавно полетел в сторону сгустившегося мрака, чтобы мгновением позже раствориться в тенях расселины.