Бесчестных правил

Напротив рынка царило легкое оживление - там распродавали из опрокинутого набок черного лимузина чей-то бесхитростный скарб. Толкались старухи, прощупывая толстыми пальцами видавшие виды брюки да скрюченные, похожие на свежевыжатые полотенца, галстуки. Две девки в мини-юбках приценивались к магнитикам на холодильник.


Магнитики были кустарной работы - высверленные деревянные бобышки с намагниченной внутри гайкой, по дереву же, истерзанному не то ногтями, не то зубами, было в стародавние времена произведено художественное выжигание.

Парень лет тридцати, но уже с проседями, с эспаньолкой, которая едва заметной была в зарослях щетины, засматривался на полупустую бутылку шотландского виски в подарочной картонке.

Растоптанный по асфальту широкий кровяной след указывал направление, в котором исчез прошлый владелец всего этого добра. След вел к канаве, в коей угадывалось кое-какое оживление. Две довольно крупные саранчи, вероятно, муж и жена, а может брат с сестрою, ритмично подпрыгивали, возносясь над канавою метра на полтора, покуда выдававшиеся иссине-черные челюсти не прекращали дробить плоть вместе с костями. Время от времени самка замирала в прыжке, становила дыбом хребтовые шипы, чтобы казаться еще выше, и с кажущимся безразличием глядела на толпу, а потом, не увидев в той угрозы для себя и напарника, возвращалась к трапезе.

Толпу замедлял городовой с хронометром, и пока он был тут, люди чинно ждали своей очереди в примерошную, коея была обустроена при помощи занавески, кинутой на оттопыренные колеса лимузина.

-Бабка... постой... зачем тебе... эти носки... примерять... не надо... подумай... - С трудом фильтруя слова из потока сознания, хрипел мужчина в некогда белом фартуке. Фартук, принадлежавший мяснику, был натянут на голое тело, компоненты которого причудливо свисали да вздувались, переливались при каждом движении.

-Эй... эй, молодой человек, - немедленно вмешался городовой, - как надо обращаться к бабушке?

-Ба... бабушка... - Промычал пристыженный нарушитель спокойствия. - Бабушка... мне... больше надобности в носках, чем... ей.. её... бабушки... я хочу носки... носить...

-Не бабушка, а сеньора. - С расстановкой сказал городовой, положив кончики пальцев на пояс, за который была воткнута деревянная дубинка, скрещенная с совочком для обуви.

-Я... я... все понимаю. - Опасливо проследив за пальцами городового, отрапортовал злополучный нарушитель.

-Не... надо... - Запрокинув голову и взирая на городового из-под сползшего платка, сама виновница происшествия решила вступиться за несчастного. - Не надо его... он... сам понял... не будет... сам все сделает...

-А я... бутылки собираю... утром... на самокате еду... по площадкам... собираю... бутылки... - Внезапно произнес тот, что в фартуке. Это его признание произвело на быстро начавшую редеть толпу неожиданный эффект. Все замерли - кто с пластмассовой колобашкой в руках, кто с ощупываемой штаниною, кто просто так в остолбенении бескрайнем. Паренек с эспаньолкой накренился всем телом, неестественно отодвинул локоть и оперся - оказалось, что на голову какой-то девки, затем потерял равновесие, снова оперся, и так несколько раз. Вокруг мужчины, принявшегося от смущения вытирать руки о фартук, образовалась зона отчуждения.

-Бутылки, оставленные в общественных местах или в местах проведения общественных мероприятий, являются собственностью муниципалитета. - Отчеканил городовой. Обе саранчи выглянули из канавы и на минуту прекратили жевать.

-Я не по-злому... собираю... не для себя... стекло... делаю мозаику...

-Значит, бутылки бить изволите? А если кто поранится о битое, ребятенок какой пробежит голыми ножками? Насекомое...

Городовой осекся, боковым зрением стараясь распознать реакцию саранчей. Затем подумал, что дело правое, и продолжил:

-Высшее насекомовидное поступью своей угодит в осколок, который с вашей помощью может оказаться где угодно, совсем где угодно. Что тогда будете говорить?

-Я на самокате... утром до света... на голову надену пакет... так езжу... никому не мешаю... блядь... сука... пизда...

-Эх, гражданин-гражданин, вы бы градус речений ваших понизили и фильтровали словоизъявляемый ряд, а то тут и женщины... и дети... Что они подумают, оценивая ваш облик сегодня?

-Не надо... - вновь вмешалась бабушка, с невинной миною положившая только что в рот жевачку, которую с переменным успехом последние минуты отлепляла от колеса. - Не надо смотреть... дети... отвернитесь... он сам все признал... это... административка... презумпция невиновности... не распространяется... надо судить.

Толпа оживилась, осознав, что все обошлось. По приказу городового нарушитель спокойствия живо снял фартук, отдал старухе, которая прощупала ткань, сложила и бросила на землю. К фартуку тотчас собрались покупатели - начали прицениваться, что-то решать в уме, бросая на конкурентов серьезные взгляды.

Затем кто-то вложил в руку подсудимого старенький совочек для обуви, которым тот сию секунду принялся колоть собственное брюхо, однако, не поддававшееся и расходившееся под каждым ударом волнами. Чтобы подсобить непутевому, старуха вцепилась тому в запястье, сама уперлась задом в девчонку, та в отошедшего от ступора парня с эспаньолкой, тот на пожилого господина в пенсне, а к господину сбоку пристроился и сам городовой, умело схватил под локоток и придал математически точный импульс. Из брюха подсудимого полилась темная кровь - совочек с первого раза перерезал аорту, как по учебнику.

Появилась еще одна группа саранчей - сначала вступала на сцену осторожно, словно принюхиваясь к трапезничавшему семейству. Но то каким-то невообразимым и далеко не ясным способом дало понять, что не против компании и даже очень открыто для новых вариантов насекомизации.