Уроки рисования

Я наверняка уже писал о том, что в раннем отрочестве по заданию моих наставниц посещал советскую школу. Когда мне было девять, я посещал ее, как минимум, вдвое больше, чем любой из смертных, - по два-три года в прошлом и будущем, но при этом она не отнимала много времени. Итак, я как-то раз посетил урок рисунка, на котором получил задание изобразить праздничный фейерверк. Учительница, она была одноглазой старушкой, подмигивала мне, давая понять, что больше не интересуется другими. Ведь я и правда был само обаяние.


Я нарисовал блестящую во всех отношениях картину и откинулся на спинку, наслаждаясь произведенным эффектом. В то время мне казалось, что я затроллил, как бы это назвали сегодня, и старушку, и других учеников. Старушку, которая засветилась от наслаждения и поставила твердую пятерку, и детей, рассвирепевших и бросавшихся суровым приговором "мазня, мазня!" Я пользовался термином "троллить", вкладывая в него смысл, вытекающий из его этимологии, а именно, "вести себя демонично, производить эффект разорвавшейся бомбы, быть не хорошим и не человеком". Короче, учительница помолодела и несколько мальчиков принялись щипать ее тугую попку, полезли в трусики и занялись другими своими делами, а в моем сердце заиграла неприхотливая музыка. Знаете, ведь услышишь что-нибудь и ни за что, ни за чтолички не догадаешься, что потом оно заиграет в приятную для тебя минуту. Это была песня "Миссис Робинсон" с маленькой пластинки "Лучшие песни Саймона и Гарфункеля", которую я нашел в каком-то жилище. Я любил перебираться по карнизам с ловкостью паука и едким дымком заползать в форточки, сосать лиловые струи человеческих снов и делать их пустыми.

Ну вот, схожее со мной произошло буквально на днях. Я нашел на обратной стороне Луны терминал доступа к ютубу и чисто случайно открыл песенку "Динь-дон". Представьте себе, через три дня случилось мне проснуться буквально с завязшей в зубах этой мелодией, символизировавшей приятственность момента. Не имеет смысла просыпаться, если вы не застанете приятного момента, так я говорю. Но это уже совсем другая история, а сейчас хотелось бы вернуться к тому уроку рисования, который спустя годы навел меня на следующие размышления.

Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что в школьном образовании единственным предметом, на уроках которого принципиально ничего не преподают, является рисование? Вспомните, на каком невеликовозрастном году своей жизни вы получили сокровенное знание о сложении и вычитании в столбик? На каком (очевидно, что на самом первом) году обучения приходилось старательно обводить буквы в прописи? Как ловко у вас получалось решать задачи по химии, пользуясь любезно разъясненной методологией? Но что же такое произошло с рисованием, место которого заняла трудотерапия? Не путать с уроками труда, на которых доходчиво объясняли, каким образом и как именно полировать бобышку или вырезать хуюшечку, столь нужную народному хозяйству поднимающейся с колен страны. Или возьмем то же черчение - вам недвусмысленно указывали на угольник и циркуль, чтобы вы, чего доброго, не решили доходить своим собственным умом до всего, что старательно хранится в запасниках человеческого опыта, который и должно передавать вам образовательное учреждение. Вам не предлагали произвольно и в меру своей смекалки чертить что-нибудь на заданную тему, но давали представление о стандартах и устоявшихся техниках.

На фоне остальных предметов рисование в средней советской школе выглядело так: вы приходили туда и что-то малевали, уподобляясь предоставленной себе обезьяне, разрабатывающей технологию извлечения банана с высокой ветки.

По мере левелапа других дисциплин, которые все, как на подбор, были точными и убийственно серьезными, рисование от начала до конца оставалось психотрудотерапией. Такое отношение к рисованию носило системный характер, это выходило за рамки школы и в неизменном виде повторялось во внеклассных кружках. Где-то во дворце педофилов пионеры, морща свои немытые носики, вырезали лобзиком детали игрушечных машинок, где-то за стеною малютки смешивали реактивы, где-то спортивно ориентировались в топографических картах, и только в кружке рисования бессистемно рисовали.

А скольких вопросов и поспешных суждений можно было бы избежать, если бы каждый хоть на самом формальном уровне получил представление об элементарных приемах - как нарисовать человеческую фигуру (научить любого, в особенности ребенка, этому можно за полчаса), на какие примитивы разбить ладонь, чтобы нарисовать ее в любом ракурсе, а не водить карандашом по бумаге, малюя кривые и косые растопырки. Начальные представления о перспективе - неужели их не выдержало бы детское разумение?

Какая-то ерунда получается, если принять во внимание то обстоятельство, что академическому рисунку можно обучить кого угодно. Я думаю, что сокрытие от населения элементарных умений призвано нивелировать искусство живописи до владения техникой, потому что парадигма самодостаточности формы удачно вписывается в контринициатический стандарт мира скорлуп. Вместе с отсутствием навыков критического мышления и плебейским вкусом это приводит к закономерным и вполне понятным в свете клифотической парадигмы эффектам (вероятно, побочным), как, например, нешуточный восторг по отношению к лицам, научившимся обводить фотографии. Дело в том, что обведение тоже требует известного навыка, который для обычного человека находится за гранью фантастики. Но это не базовая техника, не уверенная линия и не умение нарисовать предмет с натуры или по памяти делает художника художником, а необходимость воплощения присутствующего демонического замысла.