Скромная надежда за кипарисовым порогом

После того, как дорога, повторявшая замысловатые изгибы долины, совершала последний поворот, перед выходом на бескрайние пастбища нельзя было не заметить табличку, надпись на которой гласила:

"Сюда входящий, прими в дар скромную надежду."

Табличка, а скорее монумент - из тех, что украшают подъездные пути среднего размера городов - этот монумент представлял собой мозаичное панно на массивных опорах, и лишь подойдя вплотную можно было убедиться в том, что все это было сделано из плотного картона, столь искусно покрытого толстым слоем краски, что трещинки на ее поверхности и создавали полную иллюзию мозаики.

-Мы могли бы обратиться за помощью вон к тому пожилому крестьянину. - Сказал кто-то впереди и добавил: - Он не похож на того, кто раздает дары, но может посоветовать, куда направиться дальше.

Сколько бы я ни озирался по сторонам, никакого крестьянина... Эта загадка вскоре разрешилась сама собой, потому что, стоило сделать шаг за невидимую линию, которую, как нам объяснили позднее, местные именовали кипарисовым порогом, и метрах в полустах появлялась роскошная изба, у околицы которой стоял крестьянин, которому перевалило за пятый десяток. Он был одет в нарядную белую косоворотку, седая борода же доходила до пояса. В зубах старец сжимал глиняную трубку, а в пальцах держал уголек.

Необычное это явление настолько завораживало, что трудно было удержаться от того, чтобы, помедлив на невидимом пороге, не сделать несколько шагов назад, а затем вперед, добиваясь мерцания фигуры человека и его избы. Как оказалось, медлить не было причин, потому что по мере движения появлялись и другие фигуры, остававшиеся на своих местах от двух до пяти минут, а потом рассыпавшиеся в пыль.

Так, например, Сергей Анатольевич, сжимавший в руках портативный сейсмограф, обратил мое внимание на "крестьянскую девушку".

-Это служанка. - Поправил я его, потому что не мог без боли слышать ошибки, основанные на недостатке гуманитарного образования.

Действительно, перед нами была служанка, которая, по местному обычаю, в первые дни февраля месяца, освобождалась от годичной повинности вместе с батраком, работавшим на одном подворье с ней, и получала трехдневный отпуск, в ходе которого вместе все с тем-же батраком танцевала на площади вокруг фонтана без одежд, стеснявших освобожденную жизненную силу.

Обе стройные фигурки при ближайшем рассмотрении были покрыты мелкими пятнышками, как часто бывает у людей, целый год не снимающих душного платья. На совершенно бледной коже наблюдались микроскопические язвочки и порезы, очевидно, возникшие в результате соприкосновения с дикой средой уже после освобождения.

Именно в эти дни стройные тела служанок наполнялись теплом на целый год вперед. Немилосердное февральское солнце впитывалось каждой клеточкой тела, но в результате подморозки некоторые клеточки выходили из строя и "взрывались", награждая служанку столь безобразными на взгляд просвещенного европейца шрамами.

Прежде чем изба и пожилой крестьянин у околицы полностью рассыпались, я успел заметить, насколько качественной была постройка, отвечавшая самым высоким требованиям традиционного строительства. Благодаря десяткам резных "полотенец" дом напоминал хорошо экипированный корабль, одним своим видом вселяющий панику в неотесанных цивилистов побережья. Что касается конька крыши, то он не рассыпался вместе с избою.

Это было одним из самых удивительных явлений, что я видел за последние годы: две гиноморфные фигуры с обеих сторон крыши выгибали заостренные груди, ловко позиционируясь вдоль невидимой дуги, проходившей через избу и касавшейся земли. Когда изба рассыпалась, дуга принялась медленно сворачиваться в спираль и, когда концы ее подошли вплотную друг к другу, обе ростры соприкоснулись не только кончиками пальцев, но и взглядами. Они парили метрах в двадцати над землей, так что казалось, будто облако пыли, оставшейся от избы, ниспадало с них.

Пыль исчезла бесследно - благодаря умеренному применению субатомной диффузии, она была поглощена сочной травой пастбища - травой, которую спустя несколько секунд примяли тяжелые копыта низринувшихся с высот сомкнутой дуги ростральных дев - владычиц нави. А в том, что под тяжестью их застонала бы даже самая стабильная почва, не было ничего удивительного, ведь и струящийся в ладной картине тополь по сути дела весьма тяжел, а что до легких кораблей, пролетающих над волною, то их водоизмещение катастрофично... Катастрофично, как тот сновиденческий эффект, приводящий к явлению невероятно большого из невероятно малого.

С легкостью балерин касались они тверди, но под каждым прикосновением обмирали сердца бесчисленных живых существ, в то время как плоть под давлением неподъемной массы прорывалась и из порезов казались клейкие розовые червячки, замиравшие то тут, то там.

Эти ростры стояли перед нами, а в голове крутилось:

"О боже мой, ведь еще не просохли следы наши и позади кипарисовый порог - только протяни руку и достанешь. Что же тогда за таинства существуют среди этих пастбищ вдали, вдали, в том тянущем мареве, из которого уже не будет пути к началу?"

-Что тебе милее всего? - Обращались ростры к кому-то из нас, повергая остальных в замешательство. Здесь была смесь зависти и гордости за представителя нашей экспедиции, избранного в ответчики.

"Почему не я? - Пульсировало в сознании. - Все эти хорошие вещи, что они делают, почему не со мной?"

Колесо фортуны собирается долго, а ударяет стремительно. Большой зверь летит быстрее мелкого, но засчет масштабов его движение прослеживается дольше. Приходит час, когда ты не видишь товарищей своих, с которыми явился в запретные земли русалок. Ты не знаешь, что с ними стало, и стало ли, и все представляется тебе в столь странном, необычном свете, что ты даже не берешься собрать разрозненные впечатления в единую мелодию.

-Что тебе милее всего? - Когда этот вопрос обращен к тебе, ты сознаешь, что всегда чувствовал в нем подвох. Его абстрактность завораживала, но теперь та ворожба кажется ребячеством - фокусом факира с точки зрения посвященного в настоящие таинства. Ты видишь факира с балкона гостиницы, где в томительном вечернем полусне мысль течет пряно и жгуче, и мысль эта не является твоей. Теперь ты знаешь, что вторая часть вопроса ускользала от посторонних, бросавших завистливые взгляды на своего товарища.

-Что тебе милее всего? То или это? - И в словах их раскрывалась бездна - абсолютно черный Хаос, сверхпорядок... Предметы этого опроса были перечтены, раз-два-три, до тысячных разрядов, до бесконечности - они были учтены и расставлены по местам в кунсткамере кромешного мрака. Мы всегда закрывали на них глаза, но свет дневной покинул нас и теперь мы видим, что нет в бездне ничего, что не было бы определено от начала до конца.

-То или это? - А я услышал: "Ты можешь надеяться отдать свою жизнь ради нас, чтобы мы существовали, чтобы стояли вот тут, чтобы нас было везде."

"Хорошо, что не попросили выбрать между ними двоими." - Пронеслось в моем сознании.