Обойти защиту палочника

В баре "Под Воротами" я приготовился коротать часы ожидания, потому что дилер опаздывал уже на четверть минуты. Однако, к моему величайшему удивлению, в ту же секунду, как я удосужился позвать бармена, сбоку послышались шаги и на стойку лег плоский пакет, который был обернут в пронзительно-черный бархат.

"Дилер." - Догадался я и бросил на фигуру долгий испытующий взгляд. Это был невыскокий человек - и таковым-же было мое мнение о нем.

-Почему вы решили продать эту вещь?

-Все в ней меня устраивает, но какая-то она странная что-ли. - Стал ломаться в ответ испытуемый, но я покачал головой.

-Еще раз произнесете слово "что-ли" и мне придется сломать один из ваших шейных позвонков. - Пообещал я. - Не находя слов для выражения мысли, в существовании которой я очень сильно сомневаюсь, лучше потрясите вашей гуттаперчивой головой и перейдите на мычание, украшающее такого недалекого простофилю как вы.

-Я подумал, что раз мне не нужна эта вещь... - продолжал дилер, не желавший успокаиваться, - а кому-то может пригодиться...

-Постойте. - Я решительно положил руку на его плечо. - К чему эти иносказания? "Кому-то", "пригодиться", "не нужна". Я, поверьте, бесконечно далек от того, чтобы ненавидеть вас, и мне безразлично ваше желание обрести мою горячую любовь. Поэтому не пытайтесь заниматься тем, чем привыкли заниматься всю жизнь, то есть самовосхвалением, а заставьте говорить факты за самих себя.

С этими словами я потрепал горе-дилера по щеке и достал бумажник, одновременно подавая знак бармену, с которым желал расплатиться.

-Я хочу заплатить за свой напиток. - Объяснил я дилеру и покосился на пакет. - Одновременно с этим я заплачу вам за эту вещь. Однако, прошу внимательно слушать, я не стану платить ни цента за ваше пребывание в баре и выступать спонсором вашего приподнятого настроения. Кроме того, перед тем как уйти, я полностью опустошу свой бокал - надеюсь, мы поняли друг друга?

Расплатившись с пронырой, я сгреб покупку и упруго зашагал к выходу. Оказавшись за порогом, я ускорил шаг, а спустя несколько секунд побежал. Меня не оставляло то чувство, которое сопутствует всякому крупному выигрышу - вы понимаете реальность происходящего и та долгое время не предъявляет вам претензий, но в глубине души вам кажется, что какое-то из зубчатых колес мира крутится совсем не в ту сторону.

В парке далеко не пустынно - усыпают вечерние птицы, а утренние не спешат размежить очи свои; но темные личности угрюмо бредут по аллеям, полуспят на скамеях тронутые окаменением пары и триады любящих, сношающихся людей. Кто-то бросает в ажурные лона урны пустую жестянку. Сверчки да цикады звенят.

Я вошел в ряды буйных роз и магнолий, как в бесконечность, и там опустился на колени, чтобы бережно положить в траву недавнее свое приобретение. Слегка нетерпеливыми и оттого холодными пальцами распутал бечевку и снял черный бархат. На открывшуюся моему взору картину приглашаю взглянуть.

Фоторамка, передо мной лежавшая в траве, была палочником-подражателем, который окаменел еще в те времена, когда каждая капля лучистого янтаря служила открытой дверью для всякой твари живой, ползающей и роящейся под солнцем. Подобно ртути горячей, бежали медовые реки в пряничных берегах - плавно текли, словно звери по тропам лесным.

Нужно-ли удивляться тому, что рамка "не работала"? Она и не должна была "работать".

Я внимательно смотрел в окно, окаймленное простым, почти до боли знакомым глянцевым корпусом. Оттуда веяло сухим ветром.

"Удастся-ли расширить ее?" - Мое сердце сковало ужасом. Я принялся перебирать в памяти заклинания, могущие пробудить спящего палочника и привлечь его на свою сторону. Только терпение и любовь побудят это животное к сотрудничеству, но никогда не пойдет оно навстречу назойливости и на фамильярное обращение ответит одним презрительным молчанием.

Несмотря на то, что была ночь, в рамке свежела заря, пурпурный свет ложился на лапы окружавшей меня густой растительности, слегка давил на глаза. Свет этот запутывался в моих бровях, им набрякали усы, и ресницы свои собственные счел бы я за бабочек, опустившихся на отдых в глазницах.

В странных - не прямых - лучах той зари заморской вились миллиарды не то живых, не то мертвых существ, но если бы они были веществами, то разве не приложили бы вы руку к груди своей, отвешивая чистосердечный поклон креативной магии той природы, что из ветра делала поэму, чьи стихи вытканы были в сферах облачных спиралями разнообразнейших струений. Одно из спиралевидных струений стало увеличиваться, очевидно двигаясь в сторону моего окна.

Трава за чужим забором всегда зеленей, меня-же привлекает не цвет травы, которую я смог бы изучить и здесь. Не зримое присутствие живых тканей поющего космоса ищу я по ту сторону, но привлечен пустотою, ее изучаю. Ибо на склоне лет моих сошелся я с цыганкой, которая долго служила мне зеркалом и никогда не предсказывала ничего, кроме правды. Из ее сладострыстных напевов узнал я о том, что нет в мире клинка, нет пули, которая сгодилась бы нанести мне рану сердечную. В рассказах ее рисовались мне стройные, исчезающие в туманах безвидной дали ярусы напряженно набрякающей великими силами вселенной, в каждой части которой советовала женщина мне побывать. Там хотело бы сердце мое отыскать ключ от ларца вечного, неиссякаемого наслаждения. Все блаженства мира сего, она объясняла, ничто иное как полет для птицы или сероводородная ванна для протухшего полдника. Мне начинало казаться, что я уже давно понимаю ее без слов.

Теперь я задумчиво прикусил губу, не зная, как подать спиралям вещества-существа сигнал о том, что тут у нас тоже какая-никакая жизнь. Не то чтобы я не просунул руку свою и часть плеча в рамку любезного палочника и не складывал бы из пальцев символические фигуры, по-праву считающиеся отличными средствами межвидовой коммуникации, но тянуло меня всей душою и со страшной силою войти, протиснуться в рамочку целиком!

"Как бы мне хотелось прикоснуться губами к влажным плодам, пусть они окажутся полны яда, убивающего все живое в радиусе четырех тысяч миль!" - Я старался другой рукою расширить рамку, которая ни в какую не поддавалась. Действовать в любом случае следовало с осторожностью, помня о том, каким непредсказуемым может быть палочник.

Выудив рукою нечто вроде едкого мха, я вытер ее о траву и попытался просунуть в рамку голову, но обнаружил, что в нее входит только часть лица. Впрочем, скосив глаза, я заметил неподалеку черную зеркальную поверхность, в которой хорошо была видна моя рамка - что-же за уморительное зрелище представляло собой лицо, которое было похожим на маску, серьезнейшим образом гримасничащую и таращащую глаза!

Наконец на склоне совершенно лишенного растительности холма появилось разумное существо - я немедленно окрестил его гиеной. Глаза ее казались наделенными своей собственной жизнью и можно было долго рассматривать их, не замечая движения ловкого... хищника?

Гиена приближалась к моей рамке, в то время как хвост ее определенным образом свивался с частью спиралей, исполнявших над землею свой танец живота. Нельзя было поручиться, что видимое было выгнутой спиною или хорошо поставленной когтистой лапою - элементы, из которых в восприятии нашем складывается образ зверя-ли, птицы-ли, рыбы или фата морганы, складно обменивались деталями и пропорциями, даря их друг другу, как сестра дарит брату кольцо, брат-же сестре - замечательный во всех отношениях цветок.

Из пасти моей необыкновенной гиены летели капли обжигающего нектара, она пылала жаром, как приоткрытая дверца печи в черной русской бане. Я потянулся языком своим навстречу алому языку мудрого животного и принялся лизать пульсирующие губы. Гиена с оглушительным смехом надкусила нижнюю часть лица моего и я выжидательно оперся коленями и руками о землю с другой стороны рамки, понимая, что этому непостижимому, противоестественному, божественно изощренному уму доступно то, о чем мне не позволено даже мечтать - обойти защиту палочника; высосать внутренности мои через уста в миг нежной ласки, с тихим шипящим звуком вобрать пряную запеканку плоти и крови моей, как это делает изысканный гурман.